Земля Святого Витта

А с другой стороны — какое право у Киммерии судить минойским кодексом хоть одного офеню, если среди них никогда не было и, видимо, не может быть ни одного киммерийца? Были случаи, что престарелый офеня просил разрешения дожить остаток дней в Киммерии. Всегда такое разрешение давали, монастырь Святого Давида Рифейского для них даже кельи в резерве держал. Но бывало это редко, чаще офеня заканчивал свой торговый путь на Камаринской дороге: останавливался, сбрасывал мешки, оборачивался на восток, к Уралу, осенял себя двойным офенским крестом — и падал навсегда, лицом в сторону Киммериона. Через какое-то время братья-офени находили его, тут же, у дороги хоронили и заравнивали место так, чтоб ни бугорка не оставалось, а товар из его мешков прибавляли к своему — так повелось уж, такой сложился обычай. За тридцать восемь столетий, если бы над каждым офеней оставляли хоть малый бугорок, обозначилась бы Камаринская дорога что твое шоссе. Офени были для Киммерии неким органом общения с внешним миром, рукой, — отпадет одна, отрастет другая. Но если б кто пустил слух, что намерены офени объединиться в гильдию, в Киммерии даже смеяться бы не стали: глупо, невозможно и… никогда этого не будет. Поэтому Почетным Бобром был Гаспар Шерош, а вот почетным офеней — нет. И почетным Палачом — тоже нет, ибо нет такой гильдии. Визит странного офени к обыкновенному палачу-цветоводу именно поэтому заслуживал внимания. Гаспар до утра придумывал — какой товар мог понадобиться офене у палача. Конечно, это могли быть засахаренные семена настурций, — но они шли только бобрам и никому больше, на этот счет имелся указ архонта, бобры имели право объявить забастовку… Едва ли. Очень уж тяжкое преступление. Мог ли офеня взять подобный грех на душу?

Гаспар так ничего и не придумал. Иначе, чем за товаром, офеня к киммерийцу в дом не входил никогда. Случаев известных не было. Гаспар не выспался совершенно, с утра пошел на любимую скамеечку в скверик к монументу Евпатию и его Викториям. И продолжал думать. И все без пользы, хоть иди к Илиану да спрашивай напрямую. Но Гаспар был робок, и в конце концов принял обычное для сомневающегося киммерийца решение: сходить к Сивилле. Благо с нынешним молодым гипофетом отношения у него складывались вполне доверительные. И Витковские Выселки — недалеко.

Сивилла сейчас при треножнике состояла на диво дряхлая, потрясающе сумасшедшая, известная всему городу еще по тем временам, когда держала в кулаке пусть маленький, но важный рынок на острове Волотов Пыжик; рынок, возле конского завода, обслуживал в основном лошадиные нужды, на чем его «мамаша» однажды и погорела — проклятые умники отдали на анализ колбасу! Приговор был короткий: «На декаду — в сивиллы!» Что самое скверное — очень бездарна была она поэтически, строку прорицания сложить не могла правильно, и уставал гипофет Веденей, ее пророчества не только толкуя, но и редактируя.

Сейчас сивилла сидела в своем углу, похоже, подремывала, а гипофет писал что-то минойскими значками в амбарной книге. Когда Гаспар, наклонившись, чтобы не удариться о притолоку, вошел в помещение оракула, Веденей покраснел, вскочил и разве что не заорал «Ваше величество!..» К счастью (больше для Гаспара — тот просто умер бы от такого приветствия) — не заорал. Гипофет и академик пересели за кофейный столик, весь их разговор, как обычно, шел по-киммерийски, поэтому значительную его часть в русском переводе воспроизвести невозможно, увы, как было много раз уже сказано, нет в русском языке подозрительно-обаятельного наклонения никаких глаголов, даже модальных; нет псевдоимперативных форм настоящего времени, позволяющих заподозрить человека в самых грязных делах, ничуть его даже за глаза не обижая; нет виртуальной формы множественного числа для существительных неопределенно-травестийного рода, даже самого этого рода нет. Словом, много чего нет. Но оттого в обиходной речи киммерийский язык и не используется (кроме ругани), что в нем для простого человека слишком много чего есть. И приходится просить у читателя прощения уж в который раз. Мало к риллицы для выражения чувств души. Латиницы тоже мало. Даже иероглифы никакие не помогут. Интуиция нужна, лишь с ее помощью кое-что еще можно понять в воспроизводимом ниже переложении этого разговора на русский язык конца двадцатого века, не знающий даже «царственного императива».

— Киммерион? — для вежливости осведомился Веденей.

— Рифей. Бобры. Настурции. Офени. Великий Змей. Арясинские кружева, — ответил Гаспар. — Офеня. Настурции. Земля Святого Эльма. Римедиум Прекрасный. Граф Сувор Васильевич Палинский. Офеня. Золотой дождь. Мамонт… в посудной лавке.

Веденей с сомнением покачал головой.

— Киммерион… — пробормотал он.

— Увы. Караморова сторона. Наследник престола. Необходимо помнить. История не простит. А предпринять ничего нельзя, не могу пока ничего придумать — две последние фразы академик произнес по-русски, с большой грустью.

— Киммерион… — неизвестно на каком языке и совсем растерянно сказал Веденей.