Земля Тиан

Отъезд был назначен на девятое июня. Накануне этого дня с утра Дорогов, Тенишевский и Ян Янович снова подвергли самому тщательному анализу контракт с Хеддльсбюри, отыскивая в нем возможные крючки. Но все, по-видимому, было в порядке. Прежде всего, Хеддльсбюри не было смысла нарушать его, так как платина находилась, в конце концов, не в его руках. Дележ же будущих прибылей контракт предусматривал. Дорогов стоял за то, на этом последнем «военном совете», что Хеддльсбюри боится, как бы его не надули, и потому составил такое несокрушимое условие. Валериан Платонович смотрел на дело проще.

— Едем? Ну и ладно. Я юрист и отлично знаю цену всем этим бумажкам. А если Хеддльсбюри не знает — тем хуже для него.

— Подписывайте, Валериан Платонович, — сказал Зайковский. — Нет причин не подписать. Если Хеддльсбюри и хитрит, то не здесь. Контракт составлен так, что нарушить его ему трудно. Самое же главное — платина — в руках у вас, а не у него. Это он знает. Знайте и вы и не забывайте.

Вечером все трое были приглашены к сэру Арчибальду, где должна была состояться церемония подписания контракта, а после нее — обед. На этом обеде они познакомились с супругой англичанина. Леди Хеддльсбюри была, несмотря на солидные свои годы, очень эффектной и даже красивой женщиной. К гостям она отнеслась очень приветливо, чем отчасти сглаживалась сухость ее мужа. Вечер прошел именно так, как он должен был пройти: не слишком официально, но и без ненужной фамильярности. Доктор, которого за общепризнанные научные заслуги сэр Арчибальд посадил рядом с собою, отнесся к такой оценке его репутации с благодушной и тонкой иронией. Было выпито достаточное количество разных вин, до шампанского включительно, сэр Арчибальд сказал краткую речь, на которую отвечал Тенишевский. В заключение, за сигарами и кофе, англичанин передал Валериану Платоновичу письмо, адресованное некоему Вуду в Ханькоу. Мистер Вуд этот должен был оказать содействие при получении документов от ву-ханских властей. Через него сэр Арчибальд намеревался также вести всю переписку и снабжать экспедицию деньгами в дополнение к уже полученному Валерианом Платоновичем чеку.

На прощание он пожал всем руки и пожелал счастливого пути и удачи. Зайковского Хеддльсбюри и его симпатичная супруга усиленно приглашали к себе.

Расставшись с англичанином, они все втроем направились в «Rainbow Pa-lace», где выпили еще бутылку шампанского и, наконец, распрощались с доктором, который напутствовал их самыми искренними пожеланиями. Ночевать Павел Александрович поехал на квартиру к Тенишевскому, где под присмотром Терентия был уже собран весь багаж, а Зайковский — к себе домой.

* * *

Давно пора сообщить читателю некоторые подробности, касающиеся глубокоуважаемого Яна Яновича Зайковского, сыгравшего такую важную роль в описываемых событиях.

Я и спешу это сделать.

Не буду излагать подробно его биографию. Да и возможности к этому у меня очень ограничены: Ян Яновичу шел 63-ий год и свидетели его молодости, если и имелись в живых, то были немногочисленны и пребывали далеко, в его родной Польше. Сам Ян Янович никогда и никому о прошлом своем не говорил.

В Китай он приехал около 1900 года, сравнительно молодым еще человеком, но уже в монашеской сутане и с докторским дипломом в кармане. Имея все возможности выделиться, Ян Янович ими не воспользовался. Пробыв в Шанхае четыре месяца и устроив здесь кое-какие свои дела, он удалился в глубь провинции Цзян, в места, бывшие в те времена для европейцев настоящей terra incognita. Там он остался на жительство, проповедуя слово Божие и усердно изучая китайский язык.

В Шанхае он появлялся очень редко и оставался там всегда недолго. Отправлял в Европу письма и посылки и сам получал оттуда тощие конвертики со штемпелем «Руан». Потом эти письма перестали получаться, — тогда прекратились и поездки Зайковского в Шанхай. Он окончательно засел в провинции и имя его постепенно забылось.

Все время оставаясь в глуши Китая, он в 1911 году переслал в Шанхай обширную, составленную им рукопись. Труд этот, изданный иезуитской миссией на французском и китайском языках, был озаглавлен им «Мысли и заметки о Китае». Он был тотчас же переведен на английский, русский и японский языки и сразу поставил безвестного католического миссионера в первые ряды европейских синологов. Французская Академия удостоила труд Зайков-ского почетного диплома, а ряд ученых обществ избрал его своим членом-корреспондентом.

Но честолюбие было совершенно чуждо этому человеку. Причины, толкавшие его на путь серьезного изучения страны, в которой он волей судеб поселился, крылись в самой структуре его характера. Он изучал Китай и писал о Китае потому, что не мог этого не делать: любое дело, за которое он принимался, Зайковский должен был довести до конца. Именно поэтому, надев монашескую сутану, он до тех пор не считал за собою полного права носить ее, пока не написал и не защитил докторскую диссертацию.