Земля Тиан

Дорогов не спеша выпрямился и, упираясь рукой в стену рубки, стал пробираться на нос. Возле решетчатой перегородки, отделявшей площадку от палубы, молча опустился на корточки, почти у самых ног рулевого. В темноте, быстро и жадно поглощавшей мир, белели платья девушек, светляком мерцала сигарета в чьих-то руках.

К нам приехал на квартиру генерал,
Весь израненный он жалобно стонал…

Дорогов слушал.

«Странно, в общем… Яркая, насыщенная жизнью природа, пышная луна-китаянка под раскинувшим клешни Скорпионом, быстрая, потемневшая, уже ночная, река… Он, Павел Дорогов, худой, загорелый, сидящий на корточках возле скрипучего штурвала… Эта песня про неведомого «офицерика», превратившегося уже, гляди-ка, в израненного, седого генерала…

Кто он, этот «офицерик»? Кто сложил про него такую жалобную песню? Старая песня…

Плотный, щетинистый строй черных киверов, звяканье стремян, тяжелый пар конского дыхания. Горят в лучах морозного солнца ярко начищенные медные орлы и чешуя подбородников…

Вечер… Поздно я стояла у ворот;
По дорожке кавалерия идет.
Впереди их офицерик молодой,
Он сказал — «Напой, красавица, водой…»

— звонким тенором выводит Красиков.

«…Он сказал — «Напой, красавица, водой…», — дружно подхватывает эскадрон. Здесь же и «офицерик». Вот он: На вороном, поджаром «Громобое», в туго перетянутой ремнями длинной шинели — поручик Павел Александрович Дорогов…

Только отчего тогда эта песня звучала совсем по-иному? Как случилось, что сидит он здесь, плывет на катере-инвалиде по неведомой реке на краю земли?.. Ах, да — это было тысячу лет тому назад, в 1919 году…»

Дорогов отмахнулся от темной мысли, как от мухи.

Девушки замолчали. Стало слышно, как журчит и булькает вода, рассекаемая носом катера.

Клавдия прервала молчание.

— Девочки, давайте еще раз то же самое. Хорошая песня… Ее пели у нас в станице, на Имане… Я еще совсем маленькая была.

Маруся вмешалась.

— Довольно… Лучше «Some of these days»…

И, не дожидаясь ответа, тихо запела:

— Some of these days, you called me «honey»…[38]

— Твой «honey» сейчас в Чифу, — перебила Шура. — Второй месяц уже. Мне Верка писала в Ханькоу — весь флот там.

Она вздохнула.

— У Ли сейчас все столики заняты..

— Вы все свое, — засмеялась Ангелина. — Флот, матросы. А вы попробуйте, покрутите любовь с китайцами от скуки!

— Ну и что? — вскинулась Маруся. — Матросы молодцы! Кто мне из Чифу удрать помог? А твоей Верке кто денег дал, когда она болела? Русские? Боюсь!

— Ну и дура! — отрезала Клавдия. — Нашла чем хвастать: «Американцы помогли». Знаем их помощь.

— Сама ты дура, оттого и ругаешься, — огрызнулась Маруся.

Дорогов вмешался.

— Перестаньте, ребята! Скажите лучше, где Тася. Не видели?

Маруся обернулась.

— Вы здесь, Павел Александрович, а мы и не заметили… Тася тут была все время.

— Она спит, наверное, в каюте, — сказала Клавдия. — Павел Александрович, дайте сигарету.

Дорогов протянул ей свою жестяную коробочку-портсигар.

— Спасибо… Маруська, дай прикурить.

С левого борта шумно всплеснула рыба. Ангелина испуганно схватила До-рогова за руку.

— Ах!.. Рыба…

Все засмеялись. Дорогов встал, почти упираясь головой в навесик над штурвалом.

— Ну, ребята, я — спать. Не сидите долго и вы. Завтра рано разбужу.

Он стал пробираться назад вдоль борта. Вслед ему раздались голоса:

— Спокойной ночи, Павел Александрович!

— Приятных снов, Дорогуша!

У дверей каюты он задержался. Неожиданно почувствовал голод.

«Да… Закушу…»

В каюте было темно и душно. Дорогов снял с гвоздя сумку и фляжку, отхлебнул глоток ханшина и, поморщившись, закусил вяленой рыбкой и лепешкой. С минуту постоял в дверях, набивая трубку, потом достал из кармана спички. Внутренность каюты слабо осветилась. На единственной койке, раскрыв рот, спал Терентий. Кроме него, в каюте никого не было.

«Где же Тася?.. Да где и Валериан?» — тотчас спросил он сам себя с досадой и решительно вышел из каюты.

На полпути к корме он услышал приглушенные голоса. Тася, с распущенными волосами, в легком платьице без рукавов и с открытой спиной, стояла на кормовой площадке. Совсем близко, касаясь ее плеча, облокотился о перила Тенишевский. Невнятно, с паузами, гудел его баритон. Тася смеялась. Плед и подушка Тенишевского лежали тут же на досках настила.

Дорогов остановился.

— А вам что до того? — услышал он голос Таси. — Я человек самостоятельный. Отчета давать никому не буду.

— Да я вас его и не спрашиваю, — отвечал Тенишевский, — просто любопытно…

— Это у вас нянька есть, — засмеялась Тася. — Что вы со мной тут стоите? Вот Павел Александрович вас как турнет!.. Вы думаете, я не знаю, как он вас отчитывал?

Тенишевский тоже негромко засмеялся.

— А посмотрите-ка на луну, Тасенька, — сказал он, — что вы там видите?

И, когда она запрокинула голову, он быстро и крепко поцеловал ее в губы.

— Что вы, Валериан Платонович?! — испуганно вскрикнула Тася, но тотчас же понизила голос до шепота. — Как не стыдно?..