Земля забытого бога

Вероника вначале радовалась морю, которое видела редко, да и то в основном в Турции из-за недостатка финансов, радовалась солнцу, фруктам, новым впечатлениям; Станислав Николаевич тоже при виде этой почти детской радости испытывал прилив добрых чувств, но наступала ночь, которых, судя по счету за домик, должно быть всего шесть, Вероника закрывалась в комнате с книжкой, а Садомский оставался на диване, размышляя, стоит ли ему прийти к ней или лучше подождать, пока придет сама.

Вторая ночь повторила первую, разве что Станислав Николаевич перебрал с вином и заснул на диване. Вероника же лежала на свежих, стиранных испанскими руками простынях под нежно шумящим кондиционером, с открытым для запаха моря окном, и думала, стоит ли этот мужчина её любви или нет.

С одной стороны, она была у него в долгу: он подарил ей путешествие, тепло, море, вкусных устриц и омаров, приятное вино и не менее приятную компанию, рассказы о своих путешествиях по Азии в молодости. С другой стороны, она не любила его так, как считала, должны любить друг друга мужчина и женщина. Да, он был ей приятен, он был мил, он был учтив, но не было того, самого желанного чувства, не было страсти, не было постоянного влечения, не было так называемого, единения душ, сформулированного когда-то Вероникой. Был лишь вакуум, который надо было чем-то заполнить, но кроме физической близости и бутылки «просекко» заполнить его было нечем. На третью ночь Вероника, съедаемая чувством вины, решилась. Она тихо вышла из комнаты в гостиную, где Садомский при свете старинного торшера читал какую-то рукопись, напечатанную на листах стандартной бумаги, сшитых в папку. Она вышла без одежды, просто так, давая понять партнеру, что она ждет от него. И Садомский понял, он отложил папку, улыбнулся, поднял ее на руки и понес обратно в комнату, нежно опустил на кровать, молча, без слов, разделся.

Вероника не смотрела на него, она лишь отдавала долг, как привыкла отдавать. В какой-то момент он показался ей неприятен, она ощутила потребность вырваться, убежать, исчезнуть, но реальность не отпустила ее, и она лишь тихо стонала от неги, что природа дала людям для продолжения рода, а может быть, просто потому, что мужчины у нее не было достаточно давно.

Станислав Николаевич вернулся из комнаты Вероники к себе на диван в гостиную. Он понимал, что нельзя бросать женщину, особенно после первой ночи, надо шептать ей слова, надо благодарить ее за счастье любви, но ему было лень. Он что-то пробормотал Веронике на ухо, погладил локоть и ретировался от разметанной по кровати девушки. Да, удовольствие было получено, но не то, не так, как, например, с бешеной Паниной. Все было как-то пресно, скучно, обыденно. «Все-таки, – думал Садомский, – некоторые женщины, пусть даже нежные и заботливые, в постели становятся обычными бабами, без огонька и сумасшедшинки».

Хотя он допускал, что скованность первого раза могла оказать своё влияние, поэтому особо не переживал. До конца отпуска оставалось еще три ночи, может, всё и наладится.

Взяв рукопись Паниной, он увлекся; текст был прекрасно адаптирован, интересен, а еще он нашел там то, что так долго искал. Вторая книга подтверждала его догадки, и он, удовлетворенный, жадно продолжал вчитываться в строки распечатанного на принтере перевода, оставив Веронику одну, желая, чтобы она заснула и не докучала ему поцелуями и ненужными уже ласками.

Глава 7

Русская рукописная книга, найденная в старом доме, датируемая восемнадцатым веком, адаптированная к современному языку кандидатом филологических наук Анастасией Валерьевной Паниной

В лето семь тысяч двести восемьдесят второго года.

На грязноватой после летнего ливня с грозой улочке маленького городка, возле унылой церкви, внутри блестящей мокрыми темными бревнами крепости, стояли два человека, одетых несмотря на лето в зипуны. Оба были бородаты, давно нечёсаны, из-под валеных шапок клочно и дерзко торчали жесткие курчавые волосы.

Поодаль от этих двоих стояла толпа диких злобных башкирцев в стеганых драных халатах, малахаях и колаксынах, они грозно сверкали черными глазами, громко ржали на своем языке, их руки лежали на рукоятях кривых восточных сабель, которые недавно пускали в ход. По сравнению с башкирцами двое русских выглядели вполне пристойно и не так страшно. Оба были при саблях, пистолетах, засунутых за кушаки, повязанные поверх зипунов; один опирался на длинную тяжелую фузею. Говорили они тихо, как бы скрывая речь свою от снующих туда-сюда казаков и прочих прохожих, коих, впрочем, было немного.

– Слышь, Иван, Петр Федорыч гутарил, мол, на Казань пойдем ноне. Припасы заберем из Осы – и вниз по Каме.

– Ну, слыхал, Осип, – спокойно отвечал второй казак.

– Так ты смотри, зимой уж Осу брали, государь пожалел, сейчас спалить желает. А с Уфы войско прет царское, там их туча, не сдюжим мы, чую нутром.