Земля забытого бога

– Да не бзди, паря, у нас сам главный полковник Салават с тысячами башкирцев, глянь, какие звери, – кивнул тот, кого звали Иваном на толпу иноверцев.

– Вот покамест давим – башкирцы с нами, а как нас давить будут – уйдут в свои степи, и ищи-свищи, знамо. Не подмога они нам, не подмога. Да сам подумай, на Казань идти – это же куда! Почти к Москве, а там пушки. Здеся отбили пяток – да разве то прибыль? У них-то, у амператрицы – тыщи. С саблями супротив пушек не попрешь, раздавят, как тараканов.

– Ты, Осип, говори напрямки, чего задумал, не тумань, – коротко ответил Иван.

– Отщепляться надо, Ваня. Погибель чую. Уйдем на Дон али вниз Волги степями, в вольницу. Тут нам не сдюжить.

– Сбежать чё ль хошь, Осип? Предать Петра Федоровича, царя-батюшку нашего?

– Дак ведь своя-то рубашка ближе к телу, Ваня. Так и посмотри на царя, Петр ли он Федорович, али обман все? Я вот на монете смотрел на амператора Петра, деда его – не похож мордой. И так, и сяк вертел – не тот. Рази так может быть? И стала бы родная кровушка на родную походом идти? Чай, Екатерина-от ему сродственница, а они рубятся в хлам.

Иван закатил глаза в раздумьях, потом тихо сказал:

– Так и я также разумею. Но как нам на Дон-то уйти? Везде войска. Не пройти, поймают – на дыбу али в петлю – разговор один. Не, вниз не пройти, а тут места дикие, всё войско за нами гнаться не будет. Надо на север.

Осип покачал головой:

– На севере зачахнем. Зима сурова тута. И мест не знаем, также сдадут – и каюк.

– А я вот что скажу, помнишь, под Кунгуром взяли одного малахольного, у десятника Микиты Кобелева в прислужках сейчас, как его, черт, – Иван трижды перекрестился на маковку деревянной церкви, – Михайло, кажись. Он же туточки, местный, с севера. Мы его еще допрашивали, из кержаков, шел куда-то на восток землю искать неведомую. Давай его подобьем, он пойдет, у десятника ему несладко сапоги чистить да бороду чесать.

– А и верно. Пошли в избу, там он. Десятник на выгуле, он один. Поговорим.

И двое казаков, осторожно обогнув толпу диких башкирцев, направились в один из домов, стоящих внутри крепости, что готовилась к огненной геенне.

Тихо заглянув в домик, который занял десятник Микита, двое казаков зашли внутрь, приклонив головы у низкой притолоки, перекрестились на икону в углу, осмотрелись. Горница была пуста, лишь в сенях слышался какой-то шорох. Иван вышел обратно в сени, там затрещало что-то, и он втащил в горницу за шкирку слабо сопротивляющегося мужичка небольшого роста, молодого по лицу, да грязного и убогого по одежде. Мужичок слабо сопротивлялся, издавая тихие стоны:

– Изверги, отпустите меня, Христом-богом прошу, ведь шел себе, не трогал никого, почто вы меня в полон да в кандалы? Хуже никонианцев гоните, диавольские порождения!

– Не хули попусту. Дело к тебе имеется. Сдюжим – отпустим.

Мужичок перестал ворчать, пытливо посматривая на двух здоровых казаков.

– Тебя как звать-от?

– Так Михаилом кличут.

– Во-во, Михайло, стало быть. Так и помню, – Иван уселся на лавку, посадив на табурет напротив Михайлу, – так вот, стало быть, хочешь воли?

– Хочу, да никак не найду. То государевы люди, то вы, разбойники, меня тревожите попусту.

– Разбойники не мы, мы военные люди его Величества Петра Федоровича, истинного амператора.

– Разбойник он, а, знать, и вы тож, – не унимался Михайло.

– Заткни хлебало, – сурово произнес Осип. Михайло осекся, спрятал лицо.

– Ты не серчай, паря, выслушай. Ты, знамо, местный будешь?

– Не, не местный. Я с Керженца, с лесов. Там у меня батя, мать, брательников и сестер десяток. Голодно там стало, я старший, батя сказал – лишний рот не выдюжим – вот я и подался, куда все наши уходили, вдоль по Волге, потом на тракт, опосля лесами на Обву. Там наши с Керженца приросли, да не сладко и там. Местный люд гонит, пахать не дает, я ходил, ходил, не принимают, самим жрать нечего. А в Ильинском погосте так и вовсе грамоту накатали барину, мол, пришлые раскольники лес воруют да землю прибирают. Всех погнали в леса, а в лесах местных одна прорва гнилая да комары. Вот я и пошел дале, а тут вы, разбойники.

– Окстись, не то юшку по морде размажу, – опять грозно осек его Осип.

– Ну а столько ты жил тута и где обитал-то? – все еще ласково спросил Иван, не поддерживая строгого Осипа.

– Да жил летов пять. Как погнали с Обвы, ушел лесом по Каме вниз, там наткнулся на избушку. В ней зырянин один жил, последний, старый, у него все ушли за горы, а он доживать остался. Ну, у него и пребывал, силки ставили, рыбу брали, на хлеб меняли шкуры. Он-то, зырянин тот, совсем слепой был, вот я ему и помогал. Одно противно – Христа не признавал, всё своим поганым богам молился. Да ничо, сжились, а в ту зиму зырянин помер через харкание, кровь горлом шла. Ну, я похоронил его да пошел.

– Куда ж пошел-то?

Михайло смутился и ничего не ответил, потому что то место, куда он шел, было сокровенным и особенным. И знать про него табачникам-обливанцам, разбойникам и душегубам было незачем. Да казаки и не спрашивали дальше, спросили лишь одно:

– Дорогу туда, где жил, знаешь? На север же это?