Земля забытого бога

Казаки поели, отдохнули. Осип вновь спросил Михайлу, далеко ли ещё, трудно ли будет, тот ответил, что еще немало речек, а опосля городок с заводом, да не один, да в городе том воинская команда, а обходить еще далече. Казаки почесали немытые волосы, а Иван изрек:

– Так мы не дойдем, догонят али поймают. Чего-то думать надо, мужики.

– Лодку надо, Ваня. На лодке уйдем тихонько, и от берега далеко можно пройти.

– Лодку. Да где же ее взять-от?

– Айда на берег, поглядим. Река рядом, деревня была, рыбалят всяко, утро еще.

Казаки осторожно выглянули из кустов на берег реки: и впрямь, вдоль берега двигалась рыбацкая косная о паре весел, с мужичком.

– На ловца и зверь, – угрюмо сказал Осип, вышел на открытое место, предварительно скинув зипун и кушак с пистолями и саблей, помахал одинокому рыбаку. Тот заметил, подгреб к берегу.

– Чаво тебе, православный?

– Лодку не продашь? Целковый.

– Да как продать? Одна у меня, кормлюся ей. Не, за целковый не отдам, пять рублёв.

– А ты подойди сюда, договоримся.

Рыбак доверчиво вышел на берег, закинув весла в лодку, вытер руки об одежонку, подошел к Осипу, ожидая торга и заветных рублей, да кудлатый Осип ухватил его за горло, вытащил нож из сапога, да и воткнул в шею между ухом и ключицей, повернув лезвие вдоль горла. Рыбак осел, крик не прошел, кровь залила гортань. Иван быстро подбежал, вместе они оттащили тело в прибрежные кусты. Михайло с ужасом смотрел на все это, лишь всхлипывая:

– Да что ж вы делаете-то, погубители-христопродавцы?

Осип, вытирая нож о траву, тихо перекрестился, прочитав молитву:

– Упокой душу раба твоего, Господи, – а потом повернувшись к Михайле, сказал: – У Господа людишек много, более, чем у царя, одним больше, одним меньше – он и не заметит. А этот потом бы пришел к себе в сельцо, да и рассказал бы о нас – и плакала жизня наша, пропала бы не за грош. Одна жисть супротив трех – хороший расклад. Да и целкового у нас нет, разве что алтын наберется. Ну, чего расселся, толкай косную, в путь пора!

Казаки затолкали сопротивляющегося Михайлу в лодку, отчалили и, тихо подгребая веслами, направили ее в сторону севера.

Утро как начало жизни – время надежд, радости и красоты. Утро не дает повода к размышлениям о вечном: о жизни и смерти, о боге и дьяволе, как бывает под вечер. Утром все кажется волшебным, бесконечным, красивым; утро порождает ощущение полноты существования, насыщает силой и немного – счастьем. Вот и в это утро, начавшееся для Михайлы жестокостью и смертью, жизнь и природа брала свое: лежа в лодке на своем узле, он долго смотрел на разгорающееся солнце, а после уснул почти младенческим сном, лишь иногда подергивая ногой, обернутой в онучу под старым протертым лаптем. Косная, подгоняемая двумя сильными гребцами на веслах, знающими свою цель и дорогу к ней, резво бежала вверх по Каме, иногда пересекая стрежень в погоне за более тихими, почти свободными от течения прибрежными заводями и затишками. В этих заводях нет-нет, да и плеснется крупный осетр, непонятно для чего вылезающий на поверхность из царства своего придонного. Часто виднелись круги от жирующей вездесущей щуки, стайками, разбегаясь от хищника, взлетали над водой мелкие серебристые рыбки. Утро медленно переходило в день, день в вечер, вот уже на берегу открылось село с маковками церкви. Слышен был смех девичий, громкие голоса мужиков, гоняющих девушек по берегу в надежде на любовь горячую, гоняющих с шутками и прибаутками, без устали, как будто и не было тяжелого летнего дня, сенокоса, который ныне случился ранний.

– Чой за сельцо? – потряс очнувшегося едва ото сна Михайлу Иван.

Михайло протер глаза, прищурился, приставил ладонь козырьком ко лбу.

– Оханск это, город. Нам бы вправо уйти.

Казаки дружно взмахнули веслами, перебираясь через быстротекущую Каму к другому берегу. Переночевали на том берегу, костер не жгли – опасались. Потрапезничали чем бог послал, завалились на траву прибрежную, захрапели молодецки. Только Михайло не спал, всё смотрел, как бы утечь. Утреннее событие вновь встало у него в глазах, тот ужас смертоубийства ради деревянной лодки, то расчетливое и спокойное действо, тот грех смертный. Не мог он с разбойниками вместе, не мог, уйти надо было. И встал тихонько Михайло, когда полная луна, как око божие, вышла из-за редких туч, поднял свой узел на плечо да пополз в кусты, но голос остановил его:

– Э, паря, куды? Не моги, не заставляй взять еще грех на душу, хотя вся душа в грехах – уж некуда боле. Но бог не выдаст – авось простит, а тебя жалко, молод ишшо. Вертайся, спи покуда. Не то прирежу. – Осип смотрел на Михайлу по-доброму, без гнева, но твердо и страшно. Глаза его черные грозно блестели в лунном свете.