Примерно через час мне надо будет готовиться к утренней мессе. И к этому времени голова должна быть абсолютно ясной. Я подумал, что неплохо бы немного прогуляться, проветриться, и пошел по знакомой тропе вдоль реки. Там сильно пахло дождем и диким чесноком. Должно быть, вчера ночью прошла сильная гроза – с деревьев осыпался весь цвет, земля была усеяна лепестками. Но утренним дымком с речных суденышек еще не тянуло, наверное, было еще слишком рано. Возле нашего моста стояли на якоре около дюжины судов, но судна Ру среди них я не обнаружил. Может быть, он уже уплыл вниз по течению, как собирался? И при мысли об этом меня охватила такая волна беспомощного облегчения, что мне даже немного не по себе стало.
И тут я вдруг увидел его плавучий дом: он был пришвартован чуть ниже по реке, и легкий дымок над трубой свидетельствовал о том, что хозяин судна уже не спит. Но мне еще нужно было отслужить мессу, принять исповеди, пообщаться с паствой. И я пообещал себе непременно поговорить с Ру сегодня же днем. Да, отец мой, я ничего не мог с собой поделать: я воспринимал этот день как свой последний день на земле – а завтра, думал я, когда я покончу со всеми делами, все здесь будет иначе…
Добравшись до площади Святого Иеронима, я заметил – впрочем, без особого удивления, – что салон Морганы закрыт. Металлические жалюзи опущены, даже вывеска снята. Разумеется, клиенты к ней в такую рань не приходят. Предпочитают заглядывать сюда под покровом темноты, как поступил и я сам. Я решил, что, возможно, успею еще заглянуть к ней после мессы – хотя бы для того, чтобы спросить, каков тайный смысл рассказанной ею истории, – но тут заметил на двери листок плотной белой бумаги, на котором черным фломастером было крупно и четко написано: «СДАЕТСЯ ВНАЕМ».
Крысолов
Глава первая
Меня разбудили церковные колокола и лучи солнца, благодаря которым на оштукатуренной стене спальни плясал целый хоровод теней, отбрасываемых листвой. Небо, промытое дождем, было ярко-синим, в воздухе пахло влажной землей и зеленью. Розетт уже ушла, прилепив к кухонной двери рисунок летящей птицы и оставив на столе огрызок яблока. Значит, она все-таки позавтракала – хоть об этом можно не беспокоиться.
Я открыла магазин, понимая, что покупатели сейчас вряд ли появятся. Мало кто пойдет покупать сладости во время мессы. А вот после нее – в зависимости от содержания проповеди – кое-кто, возможно, и двинется в сторону
Окно я решила пока оставить открытым. Воздух прямо-таки звенел от пения птиц. Я стала думать, что бы мне такое приготовить на ужин – ведь она приедет поздно, усталая, без Жана-Лу, но с какими-то новостями. Что там еще за новости? А может, она приедет, чтобы навсегда дома остаться?
Я выглянула в окно: тату-салон на той стороне площади словно замер. И внутри никакого движения тоже незаметно, ни малейших признаков посетителей. Я заставила себя отвернуться и даже не думать о Моргане, хотя мне страшно хотелось перебежать через площадь и заглянуть в щель между пластинками жалюзи. Сегодня с утра все казалось удивительно чистым и свежим, промытым ночным дождем; единственное, что напоминало о ночной грозе, это сорванные лепестки цветов, точно снег усыпавшие землю.
Похоже, к двери тату-салона пришпилена какая-то записка. Но прочесть, что там написано, я отсюда не смогла. Наконец колокола возвестили окончание мессы; толпа вот-вот должна была хлынуть из церкви и рассеяться по площади, точно опавшие листья, подхваченные ветром, одни пойдут на кладбище, другие – в булочную Пуату. А вот кто-то уже остановился у дверей салона и читает записку. Кто-то в клетчатом пальто. Жозефина. Я узнала ее по походке. А вот пальто этого я уже давно не видела, да и в церковь она обычно не ходит.