Земляничный вор

Сегодня утром я даже после долгой прогулки так и не смог заставить себя позавтракать. Как и на мессе сосредоточиться не сумел. Я произносил старые знакомые слова, даже не думая об их смысле и не чувствуя ничего, кроме жжения в том месте, где к моей коже прикасалась игла Морганы, и мучительных переживаний, вызванных ее рассказом о гибели в том пожаре родителей Ру.

Исповеди я принимал еще хуже. Мне хотелось в голос кричать от нетерпения, пока мои прихожане один за другим обстоятельно каялись в своих жалких грешках – проявлении гордыни, гнева или обжорства. Мне самому хотелось перед ними исповедаться. Это я грешник! Это я устроил пожар в Маро, когда погибли два человека! Мне хотелось истерически смеяться, плакать, рвать на себе волосы, и все же я заставлял себя молча сидеть за перегородкой в исповедальне, хотя все тело у меня чесалось, кололо и жгло. А рядом со мной лежала зеленая папка Нарсиса. Еще одно незаконченное дело. Мне оставалось прочесть еще шесть страниц рукописи, и я наконец буду свободен хотя бы от этого.

Этот мой последний день на земле, отец мой, мог бы быть наполнен и более вдохновляющими деяниями. Мне кажется, в этот день должно было бы случиться нечто значимое, нечто совсем иное, чем мои рутинные дела и обязанности. Мне хотелось, чтобы в моих действиях был какой-то смысл. Ведь я стоял на пороге немыслимого. Но все было точно так же, как и всегда: Каро Клермон и Жолин Дру ревниво следили друг за другом, усевшись в разных концах зала; Гийом Дюплесси впервые вышел на утреннюю прогулку без поводка своей умершей собаки. А чуть дальше, возле булочной Пуату, уже успела выстроиться очередь. Из кафе «Маро» тянуло запахами жаркого, восточных специй и вина. И так будет всегда; и всегда над рекой будут звучать голоса играющих детей. Интересно, если я прямо сегодня умру, как быстро все меня забудут? Впрочем, кому придет в голову оплакивать такого, как я – лицемера, убийцу?

Я точно знаю: сегодня я непременно должен повидаться с Ру. Мой долг – исповедаться перед ним; и все же я, как ребенок, продолжаю всеми способами откладывать эту встречу. Как и те недочитанные страницы исповеди Нарсиса. Встреча с Ру представляется мне пересечением границы чужой территории, где царит хаос. Я заглянул в chocolaterie – надеясь, что, может, у Вианн найдется какое-нибудь чудесное лекарство от моей беды, – и оказалось, что она пребывает в прекрасном настроении; что-то тихонько напевая себе под нос, она ставила в вазу букет цветов и улыбнулась, увидев, что я вхожу все с той же зеленой папкой под мышкой.

– Я как раз шоколад сварила, – сказала она, – может, соблазнитесь?

Мне очень хотелось ответить утвердительно, но в желудке у меня был словно ком колючей проволоки, а в висках стучала боль.

– Да, я знаю, сейчас Великий пост, – с пониманием кивнула Вианн, – но иногда ведь просто необходимо позволить себе маленькую слабость. – Она кивнула в сторону тату-салона. – Я слышала, наша приятельница вчера ночью куда-то уехала со всеми своими пожитками.

– Похоже, что так.

Она поставила вазу с цветами на стол.

– Может, она просто не могла позволить себе столько платить за помещение, как вы думаете? Или поняла, что не очень-то вписывается в жизнь нашего городка? В любом случае хорошо, что она уехала. Теперь Ланскне наконец-то сможет вернуться к нормальной жизни. – Вианн помолчала, внимательно на меня посмотрела и сказала: – По-моему, я видела, как вы от нее выходили – было уже довольно поздно, около полуночи. Она что-то неприятное вам сообщила?

Я молча покачал головой. Мне казалось, что тату на моей левой руке просвечивает и сквозь рукав, и сквозь пластиковую нашлепку, так что Вианн хорошо его видит. Я, правда, так и не сказал, что делал в полночь в тату-салоне Морганы, но почувствовал и любопытство Вианн, и ее озабоченность. Именно это – ее озабоченность, ее беспокойство на мой счет – и оказалось для меня невыносимым. Мне бы так хотелось ей исповедаться! Просто сесть за стол, выпить чашку горячего шоколада и рассказать обо всем, что не дает мне покоя. Но как только моя тайна стала бы ей известна, отец мой, она бы наверняка с отвращением от меня отвернулась. Разве могло быть иначе? Любой с ужасом отвернулся бы от меня, узнав о моем преступлении. А потому я так ничего ей и не сказал, только заставил себя улыбнуться и сразу же ушел, охваченный тихим отчаянием, и решил все же разыскать Жозефину. Нет, я понимаю, конечно, что Жозефина и Ру – старые друзья, так что ожидать от нее отпущения грехов я никак не могу. И все же мне хотелось ее увидеть. Еще хотя бы один раз, прежде чем новость о моем признании в содеянном успеет распространиться по городку. Пусть, прежде чем все в моей жизни переменится, я испытаю еще одно последнее мгновение покоя.