Землянка

– Киса-киса-киса, – звал Юрка, свесив с нар босые ноги. Борис тоже высунул нос из-под одеяла.

– Мамк, он голодный, лопать хочет.

– Что-нибудь придумаем, зазря помереть не дадим, – с той же веселостью откликнулась мать и снова, будто невзначай, задела отца локтем.

– По нынешним временам только и обзаводиться кошками-собаками, – ревниво проворчала баба Нюша.

– Всякая скотина жить хочет, ничего не попишешь. Так я говорю, Тихон Евсеич?

Мать шарила на печке, тщетно выискивая какой-нибудь завалящий кусочек хлеба. А котенок – шерсть на нем быстро подсыхала, распрямлялась, и теперь было видно, что он дымчатый, что красавец, – все терся и терся об отцовы ноги и мурлыкал все громче, настойчивей.

– Кис-кис-кис, – безуспешно пытались заманить его к себе, на нары, мальчишки.

Сумятин надвинул шапку на глаза, мрачно повторил сказанное матерью:

– Истинно, всякая тварь жизнью дорожит, даже самая никчемная. А Пантелею вот не посветило… Так как же будем-то, а?

Отец, наклонясь, щекотал котенка за ухом. Мягчея голосом, успокоил:

– Ладно, староста, погорячился я. Похороним Пантелея Евсеича. Он-то ни в чем не виноват, нет на нем грехов.

Выпрямился, примериваясь к Сумятину взглядом.

– И мерку сымать с него не будем. Гроб на тебя сколочу, а? Одинаковые вы ростом. Мать, где это метр-то мой запропастился, линейка где? Прикинем пока начерно…

– Ладно, на ночь-то глядя, – попятился к выходу Сумятин, но у порога задержался. – Ох и занозистый ты мужик. А я зла тебе не хочу, да ведь вынуждаешь. Языкатый больно. Бабе своей спасибо скажи, деликатность в ней…

Мать усмехнулась:

– Да хватит вам, в самом деле. Чисто два кочета. Мальчишек постеснялись бы.

А староста, как назло, не торопился уходить – то ли высказал не все, то ли дожидался чего-то.

– Зойке своей закажите, чтоб попусту до позднего часа не шлындала где ни попадя. Чтоб дорогу домой знала и носу из землянки не высовывала, – многозначительно поднял он палец и ногой толкнул дверь.

– Провожу тебя, Тихон Евсеич, – поспешила за ним мать. – Не ровен час, споткнешься на ступеньках – огнем-то посветить нельзя. И калитку заодно притворю на ночь.

Они вышли наружу, о чем-то громко переговариваясь, а когда их голоса отдалились, в землянку вихрем влетела Зоя. Чмокнула в щетинистую щеку оторопевшего отца, легонько стукнула по макушкам братьев.

– Вот она и я! Ух, голодная…

– Я же вам говорил, что придет! Что сама придет! – завопил Юрка, спрыгивая на пол и бросаясь к сестре. – Зой, нашла Вальку, а? Ты чего одна, Зой?

III

Отец упрямился:

– Так я вам и поверил, что котенок в окно стучит. Нашли дурака.

Огонек с хрустом доедал аршинную самокрутку в его руках, сизый дым слоями плавал над столом, закручиваясь в столбик, подымался к потолку и, опадая, нехотя уползал к порогу.

– И Тишка небось не поверил. То-то медлил уходить. Только прикинулся непонимающим – положение у него безвыходное.

– Уж кто бестолковый – так это ты, не Тишка, – посетовала мать. – Толкаю я тебя, толкаю, дескать, хватит молоть-то, всю дурь свою обнародовал. Нет, не доходит, гнет свое и гнет. Да смолить-то перестань. Чадишь и чадишь, а утром головы у всех раскалываются.

Он не обратил внимание на ее слова, только затянулся глубже. Сейчас, после ухода Сумятина, после того, как Зоя вернулась домой, отец непривычно разговорчив. «Эк разболтался, смотри, какой речистый», – про себя дивилась мать.

Все у стола сидели, всем не терпелось услышать, что с Зоей за нынешний день приключилось. Лишь Борьку сморила усталость, спал, свернувшись калачиком под одеялом. В ногах у него – неприметный серый клубок – дремал котенок. Да баба Нюша жалась к холодной печке, подпирала ее иззябшей спиной.

Зоя куталась в вязаную материнскую кофту, ноги ее утопали в валяных отцовых сапогах, но щеками раскраснелась и важность на себя напускала, потому что знала больше других.

– Пришла я утром к Беловым, а они говорят, что обоз партизаны разгромили, что наши тоже убитые и раненые есть. Думаю, там же Валька, с обозом тем. И Нинка там. Думаю, не буду своих расстраивать, узнаю, как оно есть на самом деле. Долго ли до Пречистого добежать? Лесом дорога да оврагами. Ну и пошла…

Она подмигнула Юрке – брат сидел напротив, и нетерпением горели его глаза, он все порывался что-то сказать, но Зоя так частила словами – клинышка не вобьешь. А тут еще и головой покачала – Юрка потупился, прикусил язык.

– До Пречистого идти не пришлось, повезло: Нинку в лесу повстречала. Испугалась я: одна идет, едва ноги тащит. Все, думаю, капут Вальке, убили. А она меня увидала да как заревет. И я заплакала. Обнялись и ревем, заливаемся, как две дуры. «Ой, – Нинка-то говорит, – напугалась я, Зойка. Так-то страшно стреляли, так стреляли…»

Отец сердито застучал костяшками пальцев по столу, передразнил:

– Нинка говорит… Зойка говорит… Трещишь, как сорока, и все вокруг да около. Ты главное скажи. Про Валентина.

Зоя понизила голос до шепота: