Землянка

Мать легонько дернула его за ухо: «Замолчи, дурачок, ничего не понимаешь», – и Борис поперхнулся криком, сник.

– Как же теперь быть-то? – спросила мать, не глядя на отца. – Служить им придется? Да ты бы объяснил, что хворый, неспособный к работе.

Отец уперся руками в столешницу, с удивлением и брезгливостью, словно впервые увидел, поглядел на жалкую кучку муки. Сказал виновато:

– Не сумел больше-то. Весь день над душой фриц с автоматом торчал. Я по нужде отойду, и он, поганец, за мною.

– Служить придется им, – растерянно повторила мать. – Ты бы объяснил…

– Объясни, если ты такая умная… Они мне как раз сами объяснили: кулаком по скуле и прикладом по затылку.

Поднялась с табурета баба Нюша, бесстрашно подошла к отцу.

– Стой ты, парень, ради бога. Хватит кипеть-то.

И гусиным крылышком – осторожно, с бережностью – принялась сбивать с его одежды мучную пыль. В одной руке крылышко держала, а другую подставила ковшиком, и белая пыль стекала в этот ковшик, струилась возле него, а баба Нюша, пританцовывая вокруг отца, суетливо и примирительно наговаривала:

– Вот он, живой хлебушек… Хлебушек-то – вот он. Слава те господи, теперь сыты будем. Почитай, пригоршня набралась. Возле хлеба быть да не прокормиться…

Выплеснула на стол из ковшика-пригоршни, строго оглядела всех:

– Возле хлеба никакая работа не грешна.

И опять принялась обмахивать отца. Он стоял с терпеливой покорностью, ждал, пока закончит баба Нюша работу. А мать, понимая, что творится у него на душе, в мыслях кляла себя за то, что уговорила остаться на ночлег болтливую старуху, балаболку пустую. Вот-вот снова взорвется отец, разразится бранью. Но отец только вздохнул, высказался неопределенно:

– Эх, дуры-бабы…

Снял с себя телогрейку, бросил на нары, сел к столу.

– А Зойка где? Чего это я ее не вижу?

– С утра ушла – и всё нету, – отозвалась мать. – Ума не приложу, где запропасть могла.

– Что ж ты молчала? Я раздеваться б не стал…

– Придет, – подал голос Юрка, сочувственно глядя на отца.

– А тебя не спрашивают.

Отец достал из кармана кисет, зашелестел бумагой, свертывая самокрутку.

– Придет, она такая, Зойка-то, ничего с ней не будет, – упрямо повторил Юрка.

Отец не услышал его, и мальчишка, обиженно сопя, полез на нары, поближе к брату.

– И про Валентина слух нехороший…

Мать присела к ребятам, сложила руки на коленях. Она не смотрела на отца, избегала его взгляда, и отец не смотрел на нее – сосредоточась, из кисета в бумажную закрутку махорку ссыпал.

– Ты про обоз-то ничего не слыхал? Может…

Прикурив от коптилки, отец пыхнул дымком, надолго закашлялся.

– Наглотался половы, – пожаловался, сплевывая. – Ты, мать, давай рассказывай. Все как есть рассказывай, без утайки…

II

– И не думай! Не пущу! Да ты в своем уме? Комендантский час ведь, дуриком пристрелят.

Мать взволновалась, видя, как отец с молчаливой угрюмостью натягивает телогрейку, как снова пригибается к нарам, достает из-под них остро отточенный плотницкий свой топор. Она сразу смекнула, что́ он затеял, и сейчас, исполнясь решимости, готова была встать у двери, раскинуть руки, закрыть ее своим телом, но не выпустить отца из землянки. Довольно, хватит с нее, истомилась за день, настрадалась в одиночку.

– Зойка, дуреха, поди, заболталась у подружки какой, вот и припозднилась, и осталась на ночлег, чтобы не тащиться по селу в неурочное время. Развиднеется поутру – она и придет, и тогда надо будет задать ей добрую трепку, чтоб неповадно было в другой раз, – не веря собственным словам, убеждала она отца.

Он упрятал топор за пояс, под телогрейку, насупясь, проворчал что-то невнятное, из чего можно было заключить, что не такой он дурак – зазря голову под пули ставить, что пойдет осторожно, вдоль стен, ощупкой, на патруль не нарвется. Патруль-то немецкий села так не знает, как он, рожак здешний. И подружек Зойкиных наперечет он помнит, а Зойку найти непременно надо, иначе какой же это сон у них будет, какое спокойствие.

– Да я что, не понимаю разве, что надо? – в отчаянии возразила мать. – Так ведь где ж ее найдешь? Глухой ты после тифа и видишь плохо. Как раз налетишь на немцев. И топор-то, топор зачем? Нет уж, сиди дома, лучше я пойду.

За шумом, за перепалкой не заметили они, как и когда вошел в землянку Тишка Сумятин. Будто толкнул их кто – обернулись, а он стоит на пороге, мнет шапку в руках. Ну прямо из-под земли вырос. Давно ли стоит, нет ли – кто ж его знает. Слыхал, видать, все. Может, и то видел, как отец топор под телогрейку прятал…

– Воюете? – грустно поинтересовался Тишка, без приглашения проходя к столу и опускаясь на табурет. – Кругом война – и у вас тоже. Издаля шум слыхать. Шел я мимо, вот и подумал: не легли еще, коль гомонятся, дай-ка, мол, зайду. И огольцы не спят, – укоризненно кивнул он в сторону мальчишек.

Ребята, упершись пятками в стену, лежали на животах и со страхом смотрели на Сумятина.

Отец и мать, застигнутые врасплох, молчали в замешательстве, не зная, с чем еще припожаловал староста. Хватило б на один-то день и утреннего его прихода.