Землянка

– Вот и главное: спрашиваю Нинку, где Валентин наш, почему одна идешь? А она ревет и двух слов не свяжет. И я реву. А потом говорит, что Валентин с другими парнями побежал вслед за партизанами. Только и крикнул ей, что домой не вернется. Немцев там много побило, а наших никого не зацепило вовсе. Наши, как стрелять начали, сразу на землю попа́дали, вот! – закончила она с торжеством.

– А я знал, я знал, мне Зоя утром еще сказала, куда пойдет! – закричал Юрка, но глядел при этом куда-то в сторону, мимо матери. – Только заказала вам ничего не говорить. Если, велела, до утра не вернусь, тогда говори.

Мать сокрушенно покачала головой:

– Кругом обвели. А что у матери сердце на части разрывается – вам и дела нет. Вам наплевать. Ну, Зойка, ну, девка!.. А ведь, останься ты дома, я сама пошла бы туда, к Пречистому… Стреляли-то по вас, что ли?

– В нас стреляли. Только мы из лесу – он из пулемета. Мы опять в лес. До темноты сидели, окоченели все. Там и котенка подобрала, шастал голодный.

– Вот если бы не промахнулся…

Отец, послюнив палец, пригасил окурок, швырнул его в печку и принялся лепить новую самокрутку.

– Если бы да кабы да росли во рту грибы, – ворчливо перебил он мать. – Жива – и всё тут. А Валька, стал быть, за партизанами вдогон навострился?

– Ну, я же говорю. Крикнул, что не вернется.

Мать вздохнула:

– Господи, из огня да в полымя попасть может. Вдруг не сыщет их, партизан-то, что тогда?

Баба Нюша, давно уже клевавшая носом, подняла голову:

– Хуже не будет, авось не один побёг – с парнями. Не пропадут. А не соврали карты, девка, правду сказали.

Помолчала, к чему-то прислушиваясь.

– Слышь-ка, девка, комар. Зудит и зудит над ухом, окаянный. – И зябко поежилась: – Истопить бы сейчас…

– Какой сейчас комар? Пригрезилось тебе. А топить припозднились мы, – виновато оправдывалась мать. – Солома – она какая: затопишь – искры из трубы столбом полетят.

– Зудит комар, девка.

– И я слышу, – сказал Юрка.

Все замолчали, и точно – землянку наполнило тонкое комариное гудение, будто б невидимая стая мошкары вилась под ее бревенчатой крышей. Только отец по глухоте своей и всегдашнему неверию не расслышал ничего, усмехнулся:

– Ветер в трубе, а вы наговорите.

– Откуда комару быть? Не лето, чай.

– А мельницу ихнюю я спалю.

– Батюшки! – всплеснула мать руками. – Что за семейка! Еще один поджигатель сыскался. Днем ребята тарахтелку Альбертову чуть не сожгли, теперь ты. Они-то ладно, по глупости…

– Спалю, – упрямо повторил отец. – Не стану я на них работать, против своих идти… Валька – он молодец. Мне бы его силу и здоровье.

Комариное гудение переросло в низкий, протяжный вой. Он прокатился над крышей, разбудил котенка, и тот, мяукнув, сиганул под нары. В землянку сквозь завешенное платком оконце вошел белый, неживой рассвет, и никчемным, чахлым сделался огонек коптилки. Никто не вышел из-за стола, но мать увидела, как напрягся отец, как втянул голову в плечи Юрка, как Зоя закрыла лицо руками и каким – из желтого, пергаментного – мертвенно-синим стало лицо у бабы Нюши.

– Самолеты. Наши, – догадался отец. Говорил он почему-то шепотом. – Фонарей навешали, на парашютах. Сейчас бомбить зачнут… Вот сейчас зачнут.

Загрохотали взрывы, не очень сильные. Бомбы падали в центр села, туда, где размещались комендатура, штаб гарнизона, где стояли танки и батарея зенитных пушек.

– Знают, что делают, – вслух одобрил отец. – Без толку не швыряют.

Вдруг землянку встряхнуло, приподняло. Со стен, с крыши посыпался сухой песок, зазвенело стекло в окошке. Мать с силой толкнула Юрку под стол и упала на нары, прикрыла собой Бориску.

– Прячьтесь, – закричала она, – прячьтесь!

– Мама, мамочка, страшно! Они меня убьют, – надрывался Борька.

Снова приподняло землянку. Сама собой распахнулась дверь – не наружу, внутрь. Тугая волна жаркого воздуха и едкого дыма прошлась из угла в угол. На пороге в холодном, леденящем душу свете возникла белая фигура. Нелепо махала руками, беззвучно, по-рыбьи, разевала рот. Фигура оказалась Альбертом, немцем. В нижней рубахе, в кальсонах, босиком прибежал он в землянку искать спасения от бомб. Ни слова нельзя было разобрать из того, что он кричал, но глаза у Альберта, как у загнанной лошади, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

Новый взрыв поблизости вытолкнул немца на улицу.

Медленно угасали подвешенные к небу фонари, темень снова приходила в землянку. Отец выглянул за дверь, затем поплотнее прикрыл ее, задвинул щеколду.

– Изба-то наша ничего, уцелела. Думал, вдребезги – тряхнуло вон как… А на горе пожар, мельтешат фрицы, орут.

Он прошел к столу, принялся шарить по нему руками, разыскивая коптилку.

– Вот, дьявол, всё масло разлили. Юрка, вылазь из-под стола, отбой. – И нервно засмеялся: – Земли-то в голове – хоть горох сей. Ты где, мать? Поди, душа в пятки ушла, а? Как это ты: «Прячьтесь, прячьтесь»!.. А куда прятаться – подумала? Всем тут одна могила могла быть.

– Прямо светопреставление… Супостат-то, окаянный этот, чего прибегал? – еле слышно спросила баба Нюша.

– Того и прибегал. С перепугу, дрожь проняла. Голову на отруб, по сию пору в кустах отсиживается.