Земная оболочка

Роб был рад ощутить на себе его вес, но думал он тем временем не о Хатче, которому, казалось, ничто не грозило, не о Мин, все еще ждущей твердого слова, не о Еве, Рине, Грейнджере или своем покойном отце и Полли, не о собственном, теряющемся в тумане будущем, не о молчаливой скоропомощнице Делле с ее разложенными по полочкам снами, а думал он о племяннике Сильви Элберте, уходящем в холодный нормандский рассвет (может, ставшему уже холоднее этого рассвета, после того как донес по адресу вверенное ему слово) и о Флорином сыне Бо, который все еще дожидался в Бичлифе смерти, назначенной ему Христом. Они представлялись ему духами, пусть плотными, темнокожими, лоснящимися от вполне земного пота; они шли к нему и к его подрастающему сыну, неся им слово, вселяющее силу, дарующее прощение, обещающее надежду. Роб помолился за них.

Весь долгий путь назад они почти не разговаривали, сознавая, что ничто не исправлено, никаких проектов, никаких решений не принято, но уже несколько успокоенные и даже довольные.

10–13 июня 1944 года

1

Невзирая на протесты Полли, Роб помог ей после ужина убрать со стола и теперь сидел в жаркой кухне, пока она домывала посуду. Шло к десяти, они с Хатчем приехали в семь часов вечера, после двух дней, посвященных осмотру достопримечательностей (Йорктауна, Уиллиамсберга, Джеймстауна); и Хатч прямо из-за стола ушел спать, сморенный вдруг обилием впечатлений и солнца. Роб тоже устал, ноги гудели после многих часов ходьбы среди руин и восставших из пепла зданий, но, как это часто бывало и в прошлом, одно присутствие Полли подтягивало, обостряло внимание, пробуждало любопытство. Все же он молчал, не приставая к ней с вопросами по поводу их многочисленных проблем. Пусть сама решает, с чего начинать.

Она домыла стаканы и только тогда заговорила: — Я не слышала, чтобы кто-то так много говорил о Покахонтас с детства Грейнджера. Он просто бредил ею, мог рассказывать про нее часами.

Роб сказал: — Он и сейчас бредит ею и заразил Хатча; Хатчу известно о ней все, вплоть до роста.

Полли продолжала мыть посуду. Потом сказала: — Интересно, почему? Мне она никогда не нравилась.

— Чем?

— Своей жизнью. Сами посудите — красивая девочка, отец — могущественный вождь, вокруг необозримые леса, ручные олени… а она бросила свой народ и продала свою страну кучке английских мошенников, которые превратили ее бог знает во что. — Она обвела вокруг себя мокрой левой рукой.

Роб улыбнулся. — Но продала-то ведь за любовь. Это была любовь, мисс Полли. Нашей стране основание положила любовь.

Она опять помолчала. — Раз так, нужно попросить прощения и вернуть ее законным владельцам, призвать оленей и сказать: «Паситесь на здоровье!» — а самим пойти и утопиться в Джеймсе.

— В Джеймсе мы все не поместимся.

— Ну так в океане. Он всего на несколько миль дальше к востоку.

Роб посмотрел на нее — она стояла спиной — и рассмеялся. — Спите спокойно!

Полли повернулась к нему. — Я ведь серьезно, — сказала она. — Судите сами, полюбила какого-то худосочного белого болвана. А что это ей дало (тоска по родине в холодной Англии, оспа в двадцать лет) и что это дало нам? — Она снова обвела вокруг себя рукой, словно кухня, знакомая ей с юных лет, — уголок дома, простоявшего каких-нибудь сто лет, — и была этим разоренным миром.

Роб не нашел, что ответить.

Она снова взялась за посуду. — Вы меня извините, — сказала она. — Я хотела быть веселой, обещала себе встретить вас с улыбкой. Дело в том, что у меня недавно появилось время присмотреться, что к чему. Собственно, оно всегда у меня было: у бездетных женщин времени предостаточно, и увидела я лишь одно: люди сами себе портят, принимая неудачные решения.

— Вы говорите о Покахонтас или обо мне? Обо мне? — Роб больше не смеялся.

— И о ней, и о вас, — ответила Полли, — но главным образом о Полли Друри, мисс Маргарет Джейн Друри.

— Почему?

Она не обернулась, но ответила: — Ну как же! У меня был свой дом, доставшийся мне от покойной мамы. Я могла бы остаться там.

Роб не понял. — В Вашингтоне?

Полли кивнула. — Так нет же, я его продала, отказалась от него, не задумываясь.

— Зато теперь у вас есть этот дом.

— А вот и нету.

— Но ведь я же писал вам, Полли, и говорил еще тогда в апреле, что и я, и Хэтти, и Хатч у вас в неоплатном долгу за вашу доброту к отцу.

— Я здесь жила еще до него.

Роб сказал: — Знаю. Это тоже входит в наш долг.

— Что вы знаете?

— Простите?

— Вы сказали: «знаю». Что именно вы знаете?

— Что вы работали здесь у деда, ухаживали за ним до самой его смерти; что вы создали семейный очаг для Форреста, когда мама бросила его; что вы скрасили ему жизнь.

Когда Роб заговорил, она, не домыв посуду, повернулась к нему. Тщательно вытерла руки, подошла к столу и села рядом с ним. Взяла солонку и в течение последующего разговора вертела ее в узких красных руках, помешивая в ней изредка пальцем, подбирая белые крупинки соли и отправляя в рот во время пауз.

— Вы действительно знаете это? Ну-ка, скажите честно.