Земная оболочка

— Вовсе нет, — сказал Роб. — Скорее, совсем наоборот. Мин — это груз, который висит у меня на шее лет с четырнадцати. Она решила полюбить меня, еще когда мы оба были детьми — по ей одной известным причинам. Я обращался с ней по-свински, она мне была совсем не нужна. Она попробовала начать свою — независимую от меня — жизнь, я избрал Рейчел. Все это тебе известно. Затем, когда мы жили у мамы в тридцать третьем и тридцать четвертом годах, Мин увидела, какой я несчастный и неприкаянный, и, решив сделать последнюю ставку, оба лета была неотступно со мной. За это я мог быть ей только благодарен, а благодарность часто связывает людей крепче, чем любовь; я привык к ней, к ее ласковой настойчивой помощи.

— Вроде Деллиной? Та же помощь, которую ты видел от Деллы?

Роб обдумал свой ответ, — Мин еще не умерла, Хатч. Мы бы очень больно обидели ее, услышь она нас. Я тебе одно могу сказать: мы с Мин ни одной душе не причинило зла.

Хатч сказал: — А мне кажется, были души, с которыми вы забыли посоветоваться.

Роб не нашел ответа.

И Хатч иссяк, он больше не задавал вопросов, не предъявлял обвинений. Он снова лег на спину на песок и затих; несколько минут спустя груз этого длинного дня окончательно придавил его, и он уснул, дыша медленно и глубоко, с открытым ртом (опять-таки мейфилдовская черта).

Роб тоже лежал неподвижно, вконец измотанный, но впервые после смерти Форреста ощущая покой. Его заботило лишь одно — да и назовешь ли это заботой: придется встать и долго плестись в темноте по пляжу, прежде чем они доберутся до постели. Что-то скользнуло по его руке — не Хатч ли ее коснулся? Он приподнялся и нагнулся над ним — нет, спит, погрузился в благодатную тишину. Дорвался до отдыха и вбирает его с ненасытной жадностью. Он тряхнул рукой. Песчаный краб, что ли? Они прятались в ночи, органично сливались с ней, как всякая слепая ползучая тварь, в то же время безошибочно опознавая себе подобных среди кишащих вокруг чужеродных особей. Роб нагнулся еще ниже, пока не почувствовал на лице дыхания Хатча, и сказал, понизив голос почти до шепота: — Я спрашиваю тебя сейчас.

Хатч не ответил.

— Прошу тебя, скажи мне.

Теплое дыхание задержалось на мгновение, как пересиленный кашель. Потом он произнес сонно, будто еще не проснулся: — Я согласен.

— И что же дальше — ты и я?

Долгое молчание, даже дыхания не стало слышно. Затем Хатч ясным, обычным голосом сказал: — Мы уедем прямо отсюда, не заезжая домой, и никогда туда не вернемся; но дадим им знать. Заедем сперва в Гошен. Ты можешь держаться от него подальше, но мне нужно повидать дедушку и сходить на могилу Рейчел. Это мой долг перед собой; долг перед ней. Свой долг я хочу выплатить — или хотя бы доказать, что хочу его выплатить чистой, честной жизнью. Потом я вернусь к тебе, и мы поедем дальше в горы, пока не найдем города, который ни один из нас раньше не видел и где никто не знает нас. Можно даже изменить фамилию. Ты мог бы устроиться на работу, хотя зачем тебе работать? Мы бы продали все, что у нас есть, сняли бы какой-нибудь домишко и разводили огород. Мы бы узнали друг друга по-настоящему, целыми днями присматривались бы один к другому. Я бы многому научился.

Роб сказал: — А ночью что?

— Во-первых, к ночи мы будем очень уставать. Ну, а если силы еще останутся, будем совершать длинные прогулки, забираться по скалам в самое поднебесье. Оттуда видно гораздо больше планет, можно их рассматривать, определять, где какая. Мы будем часто спать на воздухе. — Хатч замолчал и задумался. — И так из года в год.

— Ну, а если война или кто-то из нас заболеет? — спросил Роб.

— Как-нибудь да справимся. К тому же мы оба здоровые, а что до войны, так вряд ли после этой скоро будет другая; лет пятьдесят пройдет, не меньше. Может, мы там оба и умрем.

— А наши? — спросил Роб.

— Они и не то переживали. Денек погорюют — и все. Бабушка и Рина. А Сильви и того меньше; ей только легче будет без нас. Грейнджер, тот будет скучать, а может, и нет — вдруг Грейси вернется, вот и найдется с кем возиться. — На этом его планы, по-видимому, кончались. Хатч, во всяком случае, больше ничего не прибавил.

И у Роба тоже не было вопросов. Он снова лег на спину — ненадолго, пора было вставать и отправляться в вынужденную прогулку, назад в пансион. Но все-таки он спросил: — А зачем?

— Что зачем, папа?

— Зачем все это? Зачем нам это предпринимать? Что это нам даст?

Хатч не отвечал долго. Неторопливые волны трижды успели разбиться о берег. — Все, что нам необходимо, — сказал он наконец.

«Что именно?» — мелькнуло в голове у Роба, но он промолчал. У него на этот счет было свое мнение. Он сказал лишь: — Ну, посмотрим!

Хатч лежал на откосе чуть повыше его. Он бесшумно скатился и приткнулся около Роба. Потом приподнялся на вытянутых руках и улегся на отца всем телом, как любил иногда улечься на него самого Роб — сделал это последний раз всего лишь позавчера у Евы, в их комнате, той, где Рейчел и Роб зачали его, где он узнал (через них, теплых проводников прошлого) все, что известно людям о погоне и пленении, голоде и насыщении, труде и сие.