Земная оболочка

Роб сказал: — Да! — Так оно и было. Остальное сводилось к догадкам. — Вы сами рассказали мне, когда я появился здесь в первый раз.

— Это еще не все, — сказала она и продолжала сидеть, рассматривая свои руки, не глядя на него (он видел ее макушку, чистые волосы, до сих пор каштановые, лишь продернутые седыми нитями). — Началось все давно, когда вас и на свете еще не было. Я приехала сюда, покинув родной дом, из любви, как я считала. Может, и так. Вы не видели Роба. Даже больной, он был неотразим — для меня, во всяком случае (и скажу, не хвастая, для многих других до меня). Может, и он любил меня. Он умер здесь, вон в той комнатке, — она указала куда-то назад, у себя за спиной. — Там была наша спальня. В общем, там мы жили; а умереть, что ж, можно и на улице. В чем я уверена — он был благодарен мне. Затем приехал ваш отец, хоронить его. Я уже рассказывала вам обо всем этом в первый ваш приезд, и, по-моему, я сказала вам, что у Форреста уже была тогда здесь работа. Это не совсем так. Он устроился только на следующий день после похорон — двадцать четвертого февраля тысяча девятьсот пятого года. Три дня я пробыла с Робом одна — он лежал на своей кровати. Печку я почти не топила, и вы, конечно, представляете, что я просто с ног валилась от усталости, когда приехал Форрест и занялся организацией похорон. Очень скромные были похороны, только нас двое и священник, да еще один незнакомый старик. Форрест хотел дать объявление в газету, но я его отговорила: мол, у Роба долги, и недоброжелатели, которые у него имелись, еще натравят кредиторов на Форреста. Но этот старик все-таки явился — маленький, красный, как раскаленная печка (а холод такой, что могила насквозь промерзла). Мы с ним не разговаривали, но он простоял всю заупокойную службу, потом подошел ко мне с улыбкой, а у самого слезы на глазах. «Узнаете меня?» — говорит, я ответила: «Извините, нет». Он сказал: «А ведь мы с вами знакомы. Я — Уилли Эйскью, кочегар. Когда Роб машинистом работал, мы вместе приезжали в Брэйси в общежитие к вашей мамаше. Я знал, что вы ему верной подругой будете». Я ничего не поняла, ну решительно ничего, но Форрест понял и заговорил со стариком, поблагодарил его за то, что он пришел (его священник пригласил как старейшего друга Роба). Он решил, что я Анна — жена Роба, ваша бабушка, которая лет за двадцать до того умерла. А мне было восемнадцать, хотя в то время я старше своих лет выглядела). Когда мы вернулись, я приготовила Форресту обед, и тогда же, не выходя из-за стола, он посмотрел на меня и сказал: «Если бы я решил поселиться в этом доме навсегда, сколько времени вы могли бы пробыть здесь?» — «Да хоть всю жизнь», — ответила я, и так оно и вышло. До сих пор, по крайней мере.

— Нет, навсегда, — сказал Роб.

Полли наконец подняла голову и улыбнулась. — Спасибо! — сказала она. — Вы всегда были очень добры. Все эти годы вы относились ко мне так, будто я имею право тут находиться. Только, Роб, я ведь не прошу угла.

— Я знаю, — сказал он. — Он у вас есть и всегда был. И Хэт вам это скажет, как только мне удастся повидаться с ней.

Полли кивнула. — Я в этом не сомневаюсь и очень благодарна всем вам, сомневаюсь только, что смогу остаться.

— Почему?

Она внимательно посмотрела на него. — А вы подумайте, Роб, сами подумайте. Я прожила в этом доме сорок лет, сперва с одним мужчиной, потом с другим, и оба они заботились не столько о моих настроениях, сколько о том, чтобы я не знала ни в чем нужды. Правда, иногда я брала шитье на дом, просто чтобы сложа руки не сидеть — начиная с апреля беру постоянно, — но мне никогда не приходилось думать о деньгах. А вот теперь придется.

— Не придется.

— Уже пришлось. — Она улыбалась, но голос ее звучал твердо. — Мне пятьдесят восемь лет, я могу прожить еще тридцать. Я могу пережить и вас, и Хатча, и Грейнджера; мой папа дожил до восьмидесяти шести, а я в него. Времена сейчас трудные и для вас и для большинства людей, но и без того я не могу принимать помощь от вас, во всяком случае, пока не ослепла, пока стою на ногах.

— Я только рад буду сделать для вас все, что смогу.

— Ну, если вам придется делать это многие годы, вы не то запоете. Я знаю, о чем говорю, а вы пока еще не знаете; «рад» — это не то слово. При удаче я сохраню силы, то есть работоспособность, еще лет пятнадцать. И я решила пойти в сиделки или в компаньонки. Спрос на них пока еще есть, а это вполне отвечает моим потребностям. Кроме того, это значит, что мне не нужен будет дом; я буду или жить у тех людей, к которым поступлю, или найду себе жилье — одна комната вполне устроит меня. Мне много места не надо.

Роб спросил: — В Вашингтоне у вас что-нибудь осталось?

— Ничего, как есть ничего. Правительство Америки. Последние годы папа существовал на государственную пенсию (и на пятнадцать долларов, которые посылал ему каждый месяц Форрест). Так что это отпадает.

— Переезжайте к нам с Хатчем. — Роб не собирался предлагать этого и немного оторопел, хотя вида не подал.

Полли рассмеялась. — Втроем в одной комнате в Роли?