Земная оболочка

Уильям кивнул. — А мне ведь ничего не сказали, мистер Роб. Меня отправили на покой два года назад, в июне — в семьдесят пять лет. Забрали у меня метлу и дали вот это. — Он закрутил в воздухе тростью. — В последний раз, когда я видел мистера Форреста, — пришел к нему по обычаю на рождество, — он на ногах был, ладный и крепкий, будто сносу ему не будет; он подарил мне сигары и спрашивает: «Ну как, Уильям, начищаешь крылышки?» Я говорю: «Начистил уже, мне мои пораньше вашего понадобятся. Вы-то вон еще какой молодой». А он посмотрел на меня эдак серьезно и говорит: «Сомневаюсь, чтобы мои мне понадобились. Там, куда я полагаю попасть, не больно-то разлетаешься». — «А что же вы такое, спрашиваю, сделали?», — а он говорит: «Своих близких на произвол судьбы бросил». Я говорю тогда: «Мистер Форрест, вы, наверное, говорите о белых, тут я, конечно, не судья, но сам-то я черный, как вы видите, а потому позвольте мне сказать вам, что черных негров вы спасли на своем веку немало». А мистер Форрест спросил: «От чего?» — Уильям замолчал и стал смотреть на свору бездомных собак, носившихся вокруг памятника Роберта Бернса.

Роб спросил: — И ты что ему ответил?

Уильям медленно повернул к нему голову. — Что ответил?

— От чего? От чего спас? Сказал ты ему?

— Не-е… — протянул Уильям и снова перенес свое внимание на собак. — Та бабенка мне объяснила, — сказал он, повернувшись наконец. Его лицо (светло-коричневое, как кожаная перчатка) вспыхнуло злобой, даже помолодело вдруг.

Роб смотрел на него с искренним удивлением.

— Ну, бабенка, которая была замужем за этим вашим болваном.

— За Грейнджером? Так он не мой, а отцовский. Его отец избаловал.

— Когда я его знал, он был ваш, таскался всюду за вами, глаз не спускал.

Надеясь перевести разговор и заодно успокоить его, Роб спросил:

— Тебе не подворачивалась Грейси? Я слышал, она здесь.

Уильям сердито посмотрел на него. — Грейси, точно. Это я ей подвернулся. Иду как-то вечером на прошлой неделе по своим делам к городскому холодильнику, и вдруг она орет: «Мистер Уильям, помогите мне!» Сидит на стуле прямо посреди дороги; я б ни за что ее не узнал, так постарела. Подхожу, я всякой твари готов помочь, и вижу, в руках у нее бутылка. Мистер Роб, она была пьяна в дымину. Я спрашиваю ее: «Ты кто такая?» А она говорит: «Угадывай». Я говорю: «Стар я в догадки играть». Тогда она спрашивает: «А еще чем ты стар заниматься?»

— Так ты говоришь, сидела прямо на дороге?

— Перед домом, аккурат на проезжую часть вылезла.

— А ты не сказал ей, что ты еще достаточно молод для того, чтобы с ней управиться?

Уильям подумал над его словами, улыбнулся и продолжал уже мягче: — Не сказал, чтоб не соврать. Хоть она и старуха на вид, но меня б могла до смерти укатать.

Роб улыбнулся. — Все может быть. Я и сам устал ужасно. — Ему хотелось поскорее кончить разговор с Уильямом и уехать.

Уильям сказал: — Вот уж не поверю. Вы еще и жить не начинали.

— Ну, тогда бог мне в помощь. Довезти тебя до дома?

Уильям обдумал предложение, посмотрел на небо — окончательно ли стемнело. — Нет, спасибо, не надо. Моя старуха еще не спит. Я обычно гуляю, дожидаюсь, чтоб она угомонилась — не сама, так хоть язык. — Он засмеялся. Роб тоже. Затем Уильям указал тростью: — Я вон там живу, за старой кузницей, где и прежде. Домишко еще стоит, меня из него не гонят. Молю бога, чтобы не погнали. Загляните до отъезда.

Роб сказал: — Непременно.

— А в помощи вы не нуждаетесь?

— Даже очень; что ты можешь предложить?

— Да вот если вещи упаковать… в доме убрать. Ноги еще меня держат, палку я просто так ношу — чтобы руки были заняты. — Уильям снова взмахнул тростью и широко улыбнулся.

9

Итак, уже стемнело, когда он добрался до городского холодильника, купил там небольшую дыню и узнал, как найти дом Грейсиной двоюродной сестры. Свернув в крутую немощеную улочку, он увидел вдалеке стул, выдвинутый прямо на дорогу — явно принадлежащий Грейси, но сейчас не занятый (улица освещалась одним только фонарем и дальним концом упиралась в тупик). Он остановил машину, угодив двумя колесами в канаву, и пошел между жестяными банками с цветами к темному домику.

— Грейси? Грейси Уолтерс? — позвал он через затянутую сеткой дверь.

— Таких здесь нет. — Голос прозвучал совсем рядом и принадлежал безошибочно Грейси.

— Грейси, это я, Роб, — сказал он.

Продолжительное молчание, какое-то позвякивание; затем в глубине передней комнаты вспыхнул ручной фонарик и нашарил его лицо за дверью.

Он стоял не двигаясь, вплотную придвинув лицо к проволочной сетке, и улыбнулся ищущему лучу. — Я когда-то работал у вас.

— О господи! — сказала она, поднимаясь с постели, поперек которой лежала, и пошла к двери, ступая босыми ногами по половицам. Фонарик она по-прежнему держала в руке, по-прежнему светила ему в лицо. — Это верно, работал, да еще как! — сказала она наконец. — Заходите, отдохните.

— Я заехал на холодильник узнать, где ты живешь, и купил там маленькую дыню; она у меня в машине, холодная.

— Так тащите ее сюда, — сказала Грейси. — Можно на веранде устроиться, только меня уже мутит от них. А что вы еще привезли?