Земная оболочка

Вот только он вдруг забыл ее лицо. Даже наяву. И не мог вспомнить. Он ступил на холодный пол, пошарил в темноте, нашел шнурок выключателя, и комната окатилась ярким светом. Ему нужно было зеркало — он хотел поискать черты Рейчел в своем лице, — но сосновые стены были голы, если не считать давно испорченного термометра, застрявшего на двадцати восьми градусах. Хатч стоял на грязном холодному полу в тонком нижнем белье и дрожал от холода. Накануне утром в доме Хэт он поднялся с намерением начать новую жизнь, не обремененную долгами своих родных, уверенный, что способен противостоять их посягательствам на его тело и душу. Сейчас, весьма далекий от цели, так и не встретив в этот решающий день сочувствия у матери, — он понял, что ничего нового не нашел и никогда не найдет. Мир был уже сотворен. Ему предлагалось в нем определенное место и определенный отрезок времени, полный набор упряжи, а вожжи от нее могут взять в руки многие люди, не исключая и давно умерших. В любой момент и без всякого предупреждения предложение может быть аннулировано, и тогда его ждет жизнь вроде той, что выпала Робу — несмываемый позор и вечное бегство. Ему четырнадцать лет. В это самое утро, в эту самую минуту мальчишки значительно младше его попадали не в упряжку, а прямо на тот свет.

Хатч решил, что, пожалуй, лучше уж надеть на себя хомут. Ни звука из Деллиной комнаты. Он взял свою одежду и тихонько оделся. Затем снова потушил свет и помолился — быстро прочел Отче наш, перечислил имена родных, прибавил туда Грейнджера и Деллу. К этому времени мрак в комнате чуть рассеялся, во всяком случае, стало возможно беспрепятственно двигаться. Он повернул ржаво взвизгнувшую дверную ручку — если он разбудит Деллу, то просто все объяснит ей. Постоял на пороге, прислушиваясь, но услышал только поскрипывание ее кровати и ровное похрапывание. Он ступил в коридор и беззвучно вышел во двор.

На воздухе было холоднее, чем в комнате, однако Хатч остановился и постоял, в надежде, что найдет в памяти указатели, которые помогут ему ориентироваться в полутьме. Постепенно они пришли в форме строений — справа вырисовывалась беседка с кедровой бледно серебрившейся крышей. Когда-то, одиннадцать лет назад, он пил здесь воду из источника, сидя на коленях у своего деда. Он до сих пор помнил привкус меди.

Медный ковш все еще был здесь — на длинной ручке, ядовито зеленый от многолетнего соприкосновения с сернистой водой. Хатч взял его, приподнял крышку источника и нагнулся пониже, куда еще не доставал свет. Затем не спеша отхлебнул воды — против ожидания, она оказалась теплой. Дедушка Хатчинс, поивший его из этого ковша, сказал: «Пей, сынок! Попьешь этой водицы, и будет тебя всегда сюда тянуть. От иных болезней она помогает». Слова эти вдруг всплыли в памяти Хатча, где они лежали, притаившись, терпеливо ожидая своего часа. Он зачерпнул еще воды, полил себе на ладонь и потер лицо и глаза. Затем повесил ковш на место рядом с осиным гнездом, вокруг которого вились две рыжие осы, и пошел к большому дому, чтобы поискать то, что, согласно обещанию Роба, он должен был тоже сразу узнать.

5

То, что искал, он нашел, хоть и не сразу. Сама по себе большая темная кухня показалась совсем незнакомой, но в ней от одной двери до другой была словно бы протоптана дорожка, и, съев печенье, которое нашлось в хлебнице на буфете, Хатч пошел — все так же бесшумно — ко второй двери, которая вела в деливший дом пополам коридор, до сих пор почти темный. При свете, проникавшем сюда сквозь фрамугу парадной двери, видны были на фоне беленых стен два ряда черных дверей: все они, за исключением двух дальних — в гостиную и столовую, — были закрыты. Но дорожка, казалось, звала к двери рядом. Хатч постоял немного, доглатывая последние сухие крошки, опасаясь, как бы за закрытой дверью не скрывались спящие женщины или, того хуже, мертвый Роб на кровати и рядом сторожащий его Элберт. Затем он сделал четыре шага и быстро отворил ее и сразу понял, что был здесь раньше — но только тайком, когда их привели сюда с Робом, но и до того, ни от кого не прячась, вместо со своим дедушкой Хатчинсом. Это была спальня деда. Шторы были подняты, и окно выходило на розовеющий восток.

В комнате стояли широкая кровать с высокой резной спинкой — башенки, квадратики, веретенца и куполки, — в изножье ее небольшая койка, словно белая собака в ногах у хозяина. Обе кровати были аккуратно застелены свежими — без складочки — простынями. Но дорожка вела к дальней стене, к туалетному столику: высокое зеркало, мраморная доска (коричневая, в прожилках). Он пошел туда. Здесь — цель его приезда, истоки его снов. Здесь дед держал его мать — именно так Хатч думал раньше, теперь он ясно вспомнил это. Но что это? Мраморная доска была пуста, только вязаная, пожелтевшая от времени салфеточка да пара щеток, в которых запуталось несколько тонких белых волосков.