Земная оболочка

                        БОГУ ГАДЕСУ,
      КОГДА ТЫ ВСТУПИШЬ В ЕГО ЦАРСТВО
           Оно будет вложено в твою руку

Вот та, что Евою звалась — по имени Праматери

                                                                 своей,
Которую здесь, на Земле, три быстротечных года
                                                   нежно я любил.

Прими ж ее и милостив будь к Ней!

Дай ей приют во тьме своей кромешной,
И тень пусть спит спокойно меж теней,
И вечный сон ее пусть будет безмятежным.

И только изредка, хотя бы на мгновенье,

Пусти луч света поиграть в ее кудрях,
Пока они не обратились в прах,
Пока их тоже не коснулось тленье.

Понеже кто ты, как не Смерть сама,

И, как она, игрив и постоянно молод,
Ты мрак, ты жуть и вечный холод,
Но от кудрей ее и ты сойдешь с ума.

Ее живая плоть была цветущим садом,

Где я хозяйскою рукой цветы срывал,
И уст ее нектар росою разбавлял,
И никаких других теперь мне уст не надо.

Закончив, он разорвал черновик и спрятал переписанный начисто листок в том Горация — стихи на ее смерть, какая бы смерть ни выхватила ее из жизни. А может статься, уже выхватила — из его жизни, по крайней мере. Он сошел вниз и принялся помогать племянникам, которые бились с мулом, пытаясь вспахать на нем огород. Они работали под палящим солнцем до самого обеда, поели в молчании, снова работали до наступления сумерек. Затем он вымылся, переоделся в хороший костюм и пошел в город, чтобы поспеть к разбору вечерней почты. Рассчитывать на получение какого-нибудь известия было трудно, разве только на телеграмму от Евы, но она не станет ее посылать, да он и не просил.

Тем не менее, когда оказалось, что никому писем нет — письма не было даже от полоумной золовки Хэт, которая писала несколько раз в неделю, в стремлении выяснить косвенными вопросами, что сталось с деньгами Джеймса, никогда не существовавшими, — он пошел через дорогу на вокзал и спросил у мистера Рочелла, нет ли для него телеграммы.

Нет, телеграммы не было.

Форрест уже повернулся уходить, когда черный аппарат в углу вдруг застрекотал. Он подождал, прислушиваясь напряженно, словно аппарат во всеуслышание выстукивал немудреную фразу, говорящую о надежде и любви, которая вполне могла бы предназначаться ему, знай он азбуку Морзе.

Мистер Рочелл энергично отстукал ответ, что-то записал на листке бумаги и сложил его.

— Мне по-прежнему ничего? — спросил Форрест.

— Ни слова, — сказал мистер Рочелл и улыбнулся во весь рот, впервые на памяти Форреста. — Скажите мне, что бы вы хотели услышать, заплатите четвертак, и я разошлю циркулярную телеграмму — запрос. Кто-нибудь что-нибудь да и пришлет, — если ничего другого, то пусть хоть известие о том, что в Джорджии провалился мост.

Форрест тоже улыбнулся в ответ.

— Увы, финансы не позволяют, — сказал он и вышел из здания вокзала. Прошел мимо толпившихся на перроне носильщиков (несмотря на то, что поезда не было и, по-видимому, не предвиделось) и начал спускаться по ступенькам на товарный двор, когда вдруг его окликнула какая-то негритянка:

— Мистер Форрест… — Он обернулся, обежал взглядом лица — с десяток… Винни, вот это кто. В прошлом она принадлежала семье его матери и иногда приходила помочь матери по хозяйству — когда могла или когда хотела — а придя, особенно не усердствовала.

Она встала навстречу ему — высокая, прямая, худая как щепка, бесформенное платье было сплошь покрыто английскими булавками (они вовсе не скалывали прорехи, платье было целое), так что на солнце казалось, будто она в кольчуге; носила на себе все свое богатство — унцию никеля.

— Ишь ты вырос как, — сказала она.

— И ты тоже.

— Я уже в землю расту, — она рассмеялась. Ей, наверное, было под девяносто. Она помнила, что пятьдесят ей исполнилось еще до битвы за Аппоматтокс; говорила, что высохла еще до того, как свободу дали. — Только вот не пришли еще за мной.

— И не придут, — сказал он.

— Придут — не обрадуются, — засмеялась она. — Кого встречаешь?

— Никого, просто пройтись решил.

— Ты, часом, не один ли? Я слышала, тебя окрутили?

— Окрутили, — сказал он.

— Маленькая девчоночка?

— Маленькая, — ответил он. — Но уже не девчоночка.

— Такие лучше всего, верно? Учить надо смолоду. — Теперь она не смеялась, — делилась житейской мудростью, и ее затуманенные опаловыми бельмами глаза в упор смотрели на него. — Где был?

— То есть как это где?

— Когда я последний раз тебя видела?

— Года два-три назад. Я здесь с мая. А ты где была?

— В штате Мэн, — сказала она.