Земная оболочка

Форрест взял письмо. Почерк Евы, судя по штемпелю, отправлено два дня назад; мальчик стоял рядом, продолжая улыбаться, рука медленно опускалась; уходить он, по-видимому, не собирался.

— Подожди! — сказал Форрест. Пошарив в кармане, достал перочинный ножик, вскрыл конверт и тут же прочел письмо, чувствуя на расстоянии теплоту мальчика, теплоту и чистый острый запах детского нота.

17 мая 1904 г.

Дорогой Форрест!

Приехали позавчера. А мне кажется, будто мы здесь уже лет тридцать. Оба мы путешествие так или иначе перенесли и сейчас отдыхаем — пока что никаких посетителей, и все же здесь в доме, который таит столько печали — прошлой и настоящей, — я, кажется, до сих пор ни разу не вздохнула полной грудью. Я надеялась, что все будет по-иному. Папа очень добр и заботлив, но он совершенно сломлен. Все остальные настолько потрясены происшедшим, что стали какими-то другими, это уже совсем не те люди, которых мы с тобой знали.

Поэтому, как ты можешь себе представить, я хочу поскорее вернуться. Прожить здесь еще три недели представляется мне немыслимым. Но об этом я пока никому не говорю. Молчи и ты, когда будешь писать мне, а то письмо прочтут — и будут неприятности. Просто, выждав подходящий момент, когда увижу, что папа чувствует себя покрепче, я найду способ дать тебе знать, и ты приедешь за нами. Как бы тебя ни встретили, вместе мы все выдержим.

Наш мальчик внимательно приглядывается ко всему, что окружает его (спит он мало, хотя почти не плачет), и спокойно разрешает своим родственникам плясать вокруг себя, но, по-видимому, как и я, сберегает улыбки для своего далекого папы. Мне кажется, может, я и ошибаюсь, что он вглядывается все время в мое лицо (единственный для него источник сведений), стараясь выяснить, где же ты? Или, может, мое лицо представляется ему туманным зеркалом, в котором запечатлено воспоминание о тебе? По-моему, это вовсе не фантазия любящей жены — просто твое лицо, каждый волосок на нем, каждая черточка, твой запах — все это оставило в моей памяти такой же прочный след, как оставляет вода на камне. Только, не в пример камню, я так счастлива, так благодарна тебе и жду скорой встречи.

Твоя верная обещанию

Ева.

Форрест поднял глаза.

Мальчик стоял на прежнем месте, по-прежнему улыбаясь — не застывшей, а только что расцветшей улыбкой, разве что более уверенной, довольной.

— Правду я сказал? — спросил он.

— Да, — ответил Форрест.

— Скажете мне спасибо?

— Скажу, — Форрест сунул руку в карман за монеткой.

Но когда монетки забренчали в руке, мальчик покачал головой.

— Просто скажите спасибо, — проговорил он.

Форрест, однако, не хотел так сразу поддаться радости.

— Почему оно оказалось у тебя? — спросил он, указав на письмо.

— Бабушка Винни хотела привести меня к вам, только сперва мы зашли на почту и спросили, нет ли для вас чего, и когда оказалось, что есть, и барышня дала ей письмо, и я прочел, откуда оно, она сказала, что останется ждать меня на вокзале, а я чтобы шел один, подождал, пока вы его прочтете, и помог вам, если что.

Больше сдерживать радость Форрест не мог. Откуда было ему знать, что загнанная в угол Ева солгала ему или сказала лишь жалкую полуправду.

— Ты говорил мне, как тебя зовут, — промолвил Форрест. — Только я забыл.

— Грейнджер, — ответил мальчик.