Земная оболочка

Форрест остался во дворе. Ему не хотелось идти за ней: неприятная таинственность, которую она напустила на себя, острое ощущение беды, которую при всей своей старости она готовилась накликать на него. И опять-таки (причина осознанная и потому не столь пугающая) жара и вонь, подкарауливающие его в доме. Однако два соображения все-таки перетянули — желание понять причину странного требования Винни и — что было для него важнее — возможность заручиться помощью Грейнджера на будущее, что бы оно ни сулило ему. Итак, он пошел к ней — вернее, за ней. Чего доброго, за низенькой дверью, уводящей в темноту, могла возвышаться стена из какого-нибудь растворителя, которая уже поглотила Винни и теперь только ждет, как бы коснуться его и в наказание превратить в какой-нибудь химический элемент. Все же он пошел, и притом быстрыми шагами. На пороге остановился, давая глазам привыкнуть немного.

Комната, казалось, тоже сохранилась со времен Великого потопа, — пережиток многих потопов, каким-то образом уцелевший. За исключением железной печки, выкрашенной в серебряный цвет, все здесь было из дерева, отдраенного песком, или содой, или щелоком почти добела, так что после угасающего дневного света глазам пришлось привыкать не к ожидаемому мраку, а к излишеству света. Самым томным предметом здесь была сама Винни, да еще невысокий сундук, возле которого она стояла на коленях, — черный, обитый волосяной тканью и утыканный медными гвоздиками дамский сундук с откинутой крышкой. Форрест смотрел только на нее, не мог заставить себя посмотреть по сторонам, поискать следов пребывания Грейнджера или какого-нибудь другого живого существа; и запах чувствовался только ее: не дурной, но крепкий — достойная уважения примета возраста, перегар той силы, которая вот уже столько лет вела ее по жизни, так же мало вознесшейся над землей, как сорняк, который топчи — не вытопчешь. И поза Винни (на коленях, с несогнутой спиной) отнюдь не говорила о покорности, просто она спокойно и сосредоточенно делала то, что нужно было ей. Он стоял и смотрел на нее, не проронив ни слова, пока она рылась в своих вещах.

Наконец она повернулась к нему. — А ну, подойди сюда! — но не тем притворно-сердитым голосом, каким негры подгоняют нерасторопных детей; голос был зловещий, однако чувствовалось, что у нее есть какая-то определенная цель.

Форрест понял, что его призывают к ответу; еще не зная, за что придется отвечать, он чувствовал, что призван справедливо, и потому пошел через светлую комнату (что заняло у него, казалось, несколько часов) и остановился у кровати в двух шагах от Винни. Кровать была деревянная, коротенькая и узкая, застеленная, несмотря на августовскую жару, — чистым стеганым одеялом; судя по размеру, на ней спал Грейнджер.

Глаза Винни нашли Форреста, остановились на нем. — У меня Библия была, от твоей бабки, она подарила мне, когда воля пришла, сказала, мне понадобится. Ан, не понадобилась. Я ее держала здесь под замком, чтоб негры не уперли, а она пропала. — Она помолчала, подумала, — только ты все равно поклянись.

— Ладно, — сказал он. — Скажи, в чем дело.

Она снова подумала, сунула опять руку в сундук, пошарила под сложенными стегаными одеялами и юбками и наконец достала пакет, завернутый в топкую белую бумагу. Все еще не поворачиваясь к Форресту — хотя ему были видны все ее действия, — она медленно развернула пакет осторожными, на человеческие не похожими пальцами — коричневые цепкие щупальца какого-то морского животного, хватающие вслепую, но совершенно безошибочно. В руках у нее оказалась фотография.

Форрест скользнул по ней взглядом, прежде чем она прижала ее к груди и потерла, — то ли стирая пыль, то ли лаская? — выцветшая, коричневатая, по-видимому, фотография мужчины. Верно, она окончательно рехнулась. Не лучше ли повернуться и уйти?

Да, это был мужчина. Вернее мальчик — лет шестнадцати-семнадцати. Красивые темные волосы разделены слева тонким пробором и зачесаны назад, открывая широкий гладкий лоб. Глубокосидящие глаза, по всей вероятности, серые или голубые, поражали яркостью даже на этой блеклой фотографии; выражение их было бесконечно печальное. Длинный прямой нос, большой тонкий рот с чуть опущенными уголками. Намек на усы и бородку, скорее пушок. Темный сюртук и жилет, светлая рубашка и шейный платок, часовая цепочка с брелком. Ничего общего с Винни. Если у мальчика и был какой-то процент негритянской крови, то очень незначительный; судя по глазам, происхождения он был бесспорно английского. Форрест сложил щепотью все пять пальцев и положил на печальное лицо мальчика. И кивнул головой.

— Вслух скажи! — распорядилась Винни.

Он сказал: — Обещаюсь и клянусь!

— Хорошо! — сказала она. И сразу же начала завертывать фотографию.

Он стоял, чувствуя, как скопившаяся в комнате жара обволакивает его, — стихия, в которой двигаться невозможно, нелепо. Он и не двинулся, только спросил Винни: — А в чем я поклялся?