Земная твердь

Оркестр только что заиграл вступление, и молодежь жалась у стен, не решаясь начинать танец. А Владимир вывел Зину на пустующую середину большого зала, приосанился, положил свою руку на ее талию. У Зины сразу же уплыл из-под ног навощенный паркет — ее поднял и закружил захватывающий музыкальный вихрь. Чуть-чуть отпрянув на крепкую руку парня, она тонко и безошибочно угадывала его движения. Она чувствовала, что идет легко, красиво, и, откинув назад голову, улыбалась. Когда Владимир после танца провожал Зину к подругам, у ней сладко кружилась голова. Такого с нею не бывало.

— Вы хорошо чувствуете музыку. Мы с вами станцуем еще. Не возражаете?

Зина подняла на парня счастливые глаза и тут же опустила их, — конечно, она согласна. Остаток вечера тек будто в тумане. Вскипали и бились знакомые звуки вальса, и, слушая их, она с трепетом и испугом спрашивала себя: неужели?

Как-то Володя провожал Зину домой. Шли берегом Камы, лежавшей под обрывом в тихом полумраке. Пахло землей, речной сыростью и набухающими почками тополей.

— Зина, — вдруг позвал Володя, — ты устала? Нет. И хорошо. Знаешь, мне хочется поговорить с тобой. По душам. Пойдем на вокзал. В ресторан.

— Поздно уже, — смущенно заметила Зина.

— Да ну, что там, — он сдернул с головы шляпу, хлопнул ею себя по колену. — А хотя бы и поздно. Живем мы один раз. Умрем — выспимся. Не так ли?

Зина не стала возражать — это понравилось Володе. «Не ломака — девчонка что надо», — подумал он.

Они повернули от реки, вышли на Главный проспект и направились в сторону вокзала.

Ресторан был пуст. Только в дальнем углу под чахлой пальмой сидели трое: они курили и громко смеялись. Возле них туда и сюда услужливо шмыгал старичок-официант. Они заняли столик у окна на перрон, Володя сам сходил в буфет и принес три бутылки пива, пирожное, стакан кофе. Потом выпил фужер пива, облизал кончиком языка губы и невесело усмехнулся.

— Ты, Зина, смотришь на меня и думаешь: бывалый он тут человек. Вижу, Зина. Я вообще все вижу. Признаюсь, не часто, но заглядываю сюда. Сяду вот за этот столик и гляжу в окно, как в разные концы уходят поезда. Едут тысячи людей. Куда, спрашивается, едут, зачем? Все ищут счастья, хорошей жизни. И я бы уехал с ними.

— Люди едут за счастьем, а ты?

— И я тоже. Ведь худа от добра не ищут.

Зина недоверчиво поглядела в глаза парня, потом с лукавой улыбкой погрозила ему пальцем:

— Это ты шутишь. Уж если кому бежать за счастьем, так это нам, девчонкам. А парни, они все могут…

— Ты плохо знаешь людей. Давай выпьем. Пей, ведь пиво — не водка.

Выпили. Володя долго вертел в тонких пальцах пустой фужер, потом тяжело вздохнул:

— Как все осточертело. Ей-богу, очень плоха жизнь, когда начинаешь над нею думать. А не думать не могу.

Он утомленно закрыл глаза, потер ладонью лоб, взлохматил брови.

— Я очень устал от дум. Они не дают мне покоя. Мой отец, Зина, ученый и, конечно, хочет, чтобы сын шел по его стопам. А зачем, спрашивается. Зачем? Из-за длинного рубля, из-за положения? А я не хочу всего этого. Не хо-чу.

Володя запальчиво взмахнул рукой и едва не столкнул со стола бутылку. Он переставил ее дальше от себя и продолжал:

— И ведь этим страшным пороком заражены многие, хотя каждому известно, что страсть к деньгам, честолюбие портят людей. Это, понимаешь ли ты, будит в человеке звериные инстинкты. Я — это я, и все для меня. И вообще люди, кажется, не столько работают, сколько куют для себя деньги, добиваются места. Приспосабливаются, устраиваются, выслуживаются, чтобы больше получать. Разве это не так?

— Не знаю. Я, Володя, никогда-никогда не думала над этим.

— Ты — ребенок.

Он отпил из фужера и говорил уже более спокойно:

— Да вот недалеко ходить за примером, возьмем отцовский институт. Все там получают большущие деньги. Ну, конечно, научные работники! Спроси любого из них, почему он работает тут? Скажут, люблю реки, науку и тому подобное. А там, начистоту говоря, и любить-то нечего. Подумаешь, решают проблему о судоходстве Камы. Тут и доказывать нечего. Каждому школьнику известно, что по Каме гоняли свои ладьи и струги еще задолго до Вятской чуди. Нет, не науку любят горе-ученые, а деньги. И только деньги. Вот и обидно быть таким ученым.

— Но ведь люди бывают разные, Володя.

— Правильно, разные. И я говорю, мы молодые, должны быть другими.

Девушка смотрела на Володю с возрастающим вниманием и доверием. А он понимал это и, сознавая себя многоопытным, умным, декламировал: