Земная твердь

«Да уж не сбежать ли он думает»? — спросила Зина сама у себя и испугалась этого вопроса. — «Убежишь ты, как самый последний дезертир», — ожили в памяти слова Сторожева. — От меня таится. Почему? Разве я не друг. Не любит он меня. Думает только о себе…»

Спросила его ласково:

— Володя, а ты бы уехал сейчас обратно, в Карагай?

Спросила и вздрогнула, замерла, ожидая ответа.

«Заподозрила? — испугался он. — Слишком много я болтнул ей, дурак. Нет, просто, глупая, сама этой мыслишкой живет». Он тут же успокоился, заговорил уверенно, ловко, пригоняя слово к слову. Прямой ответ, однако, обошел околицей:

— Я как-то над этим не думал. Честно. А ты, грешным делом, наверняка махнула бы. Верно? Ну, ладно, успокойся. Я это так.

До конца вечера Владимир сорил пустяшными словами, шутить пробовал. Смеялся над чем-то несмешным. А расстались невесело. Владимир хотел обнять Зину, но она увернулась и быстро пошла в поселок.

Молотилов не стал догонять ее. Внезапно в нем вспыхнуло чувство злобы: ведь именно Зинка натолкнула его на мысль об этой идиотской поездке. Она, конечно, она! А может быть, все его неудачи начались гораздо раньше, и виновата в них была мать, Мария Семеновна.

Мария Семеновна Молотилова с поры ветреного девичества мечтала о сцене, мечтала и верила в свою мечту, пока не стала матерью, пока не обросла обложным жиром.

«Моя карьера не удалась», — наконец подбила она печальный итог своим иллюзиям, но не пришла в отчаяние. По каким-то только ей известным признакам она сумела провидеть в подрастающем сыне задатки будущего большого артиста. «Пусть, — обласканная своим открытием, думала мать, — я неудачница. Зато жизнь улыбнется моему сыну».

— Есть, Владик, в тебе что-то актерское. Есть, — внушала она себе и сыну. Когда Володя подрос, она каждое лето начала возить его в Москву, где они ухитрялись просматривать весь репертуар столичных и приезжавших на гастроли театров.

После любого спектакля Мария Семеновна с восторгом говорила сыну:

— Видел? Вот это жизнь! Пойдешь по улице, а вслед тебе — вот он. Это Молотилов. Владимир Молотилов! Ты, Владик, рожден для сцены.

И Володя верил в это: он спал и во сне видел себя на сцене. А с класса седьмого начал всерьез готовиться к «блестящей карьере». Он быстро и хорошо научился играть на гитаре, стал выступать на школьных вечерах, участвовал в смотрах художественной самодеятельности. Не раз получал премии и подарки. В школе ему тоже прочили завидную судьбу артиста.

Но жизнь оказалась более строгим ценителем молотиловских дарований. В училище Малого театра, куда подавал заявление Молотилов, его не приняли. Мария Семеновна обила пороги всех московских знакомых, искала верную руку и не нашла. Прахом пошли все ее мечты.

— Москва — город самоедов, — стонала Молотилова, потная, тяжелая, расстроенная. — Здесь делят пирог только между своими. Я не могу. У меня будут морщины.

Все. Перед юношей закрыли дорогу в красивую жизнь, бессовестно обездолили. Озлобленный вернулся он домой. На отца глаза бы не глядели. Тут белый свет не мил, а этому бездушному человеку даже будто приятен провал сына.

— И хорошо. Отлично. Я полагаю, будущее принадлежит не лицедеям, а нам, инженерам. Зиму самостоятельно поработаешь над учебником, а через год в вуз. Ты будешь инженером. Навостряй лыжи в наш Карагайский политехнический. Так держать!

Спокойный и шутливый голос отца Владимир принял за издевку и крикнул, как под ножом:

— Не будет этого! Не будет!

И выбежал, хлопнул дверью отцовского кабинета. После всех блестящих планов и ожиданий стать простым инженеришкой — нет, нет, ни за что, — бунтовал Владимир и наедине с собой и с мамой, Марией Семеновной. Он человек, рожденный для искусства, станет корпеть над чертежами, станет выводить формулы и вообще заниматься тем, что подходит для сереньких, недаровитых людишек. Нет!

Выручила, как всегда, мать. Она сказала:

— Владик, не отчаивайся. Ты сейчас не можешь поступать ни в какой институт. Ты устал, у тебя нервы не в порядке. Посиди год дома. А там видно будет. Занимайся, готовься к экзаменам, а с папой я сама поговорю.

Алексей Федорович не смог противостоять энергичному нажиму жены. Владимир неплохо провел зиму, отдыхал: кино, танцы, каток, вечера, опять танцы.

Но весной опять начались скандалы с отцом. Владимиру приходилось решать, что делать.

Разговор с Зиной Полянкиной, с которой Владимир познакомился на весеннем карнавале, совсем неожиданно изменил его планы.

В тот вечер они условились встретиться в сквере имени Радищева. Девушка одиноко сидела на скамейке под старыми липами и, опустив голову, думала какую-то свою думу. Володя подошел к ней сзади и положил на глаза ее горячие пальцы. Она своими пальцами коснулась их и улыбнулась:

— Капочка, ты?

И засмеялась, уже твердо зная, что шутит с нею он, Володя.

Они сидели рядом, и Молотилов удивленно глядел на расстроенное лицо девушки: «Что с ней?» Но спросить не успел, Зина заговорила сама, нервно и торопливо:

— Я тебя давно не видела, Володя. Как ты живешь? Едешь в Москву?