Земная твердь

— Думаю о Москве, — уклончиво ответил он. — Вот городище — посмотрела бы ты, — живет так живет. Сила! Куда тут нам, серым. Да. Один знакомый мне дядек назвал Москву городом праздников. Здорово сказал. После Москвы кажется, что везде и на всем лежит слой пыли. Толстый, серый слой. Ну, а ты как живешь?

— Я искала тебя.

Парень был польщен и обрадован: может быть, ее волнение от боязни расстаться с ним.

— Спасибо. Мне приятно, что ты думала обо мне. Думала, да?

— Думала, Володя, — очень серьезно сказала Зина.

Тронутый искренностью девушки, он, помимо воли своей, признался:

— А я, Зина, хоть и думаю о Москве, а учиться туда не поеду. Да, да, не удивляйся. Но я не сдался.

Жаром пыхнули Зинины щеки.

— Володя, — голос у Зины сорвался. — Володя, давай уедем с тобой…

— Уедем? Куда, Зина?

— Да вот, смотри же.

И она показала свое заявление в Карагайский горком комсомола с просьбой зачислить ее в отряд, который отправляется в леспромхоз, на комсомольскую стройку.

— Ты в леспромхоз? — Владимир тупо смотрел на девушку, — мне ехать…

И вдруг в голове молнией мелькнула мысль: — Вот он, выход.

Воображение Молотилова всегда работало стремительно. Все-таки права была мама, Мария Семеновна, находя в нем что-то актерское. Владимир сразу увидел себя в расстегнутом ватнике, шапка-ушанка сбита на затылок, на плече пила. Впрочем, какая пила, скорее какой-нибудь электрический агрегат. Мужественный, независимо глядящий парень на фоне хмурой тайги, парень как на плакате. А потом таким вернется домой. Владимир тут же представил себе удивленного и даже робеющего перед сыном-героем отца, умиление матери, восторженные взгляды знакомых девчонок…

Все решено было тут же, но родителям Владимир сказал лишь тогда, когда получил комсомольскую путевку в леспромхоз.

Алексей Федорович Молотилов выслушал спокойно и сказал одобрительно:

— Так держать.

Мария Семеновна оплакивала решение Володи безутешными горючими слезами. Но постепенно и она обрела над собой власть: трезво обдумала положение сына. Леспромхоз или там целина — это сейчас модно. И для будущего пригодится.

День на третий или четвертый она позвала в свою спальню Володю и сказала ему:

— Хорошо, сынуля. Поезжай. Это наука отцу. Директор поганый. Не мог с кем нужно поговорить, чтобы устроить сына к месту. Родного сына. Затолмачил одно — инженера мне надо. На, возьми. Поезжай. Звать будет — вот увидишь.

Мария Семеновна отпила воды, погляделась в настольное зеркало и вздохнула слезливо:

— Я не могу. Выбросил сына. Кто поверит. А ты, Владечка, как позовем, не упрямься. Справку, характеристику и все такое — в карман — и домой. Приедешь — не чета будешь всяким вертушкам. Тогда и театр перед тобой распахнет двери.

Через неделю Мария Семеновна совсем оправилась, и к ней снова вернулась обычная забота о своем лице. А в день проводов сына она даже сильно расстроилась, увидев у себя под глазами кружевную вязь морщинок.

В сутолоке сборов Владимир меньше всего думал о жизни в лесу, о работе. А вот когда изо дня в день померил дорогу в лесосеку, когда с утра до вечера с топором в руках покланялся каждому сучку спиленного дерева, он понял, что второпях сунул голову, пожалуй, в непосильное ярмо. «Надо что-то предпринимать, — думал он после ухода Зины, — надо что-то придумать. — Крутых, — вспомнил он, — Крутых хорошо относится ко мне, и следовательно…»

Давно погас закат. Перегоревшее небо едва на западе теплилось. На той стороне речки Крутихи громко фуркала какая-то сумеречная птица. Плескалась рыба под обрывом. Все вокруг становилось ночным. Только Владимир одиноко ходил по берегу, примериваясь в мыслях, как ловчее подойти к мастеру участка, чтобы он дал работу полегче.

«Завтра переезжаем на новую пасеку — самое время попросить Крутых. Пусть все так и думают, что я его выдвиженец, — удачно кроился молотиловский план. — Я передовик. Повышаюсь законно». Немного успокоенный решением, он ушел спать.

XIII

Барачный шум бесцеремонно вырвал Молотилова из сладких объятий сна. Во сне ему увиделось желанное: будто он в кругу своих родных и друзей играет на гитаре. Ему рукоплещут, им восхищаются. Миг — и все исчезло. Наяву — барак, холодная сырость, а потом — дорога в лес. Сев на кровать, он долго разминал руки и плечи, зябко вздрагивал, потом, не умывшись, оделся. На работу шел последним — правую ногу мозолил сапог.

В лесосеке было тихо, потому что лесорубы собирались на новый участок. Они снесли все свое немудреное хозяйство в передвижной вагончик, подцепили его к трактору и волоком потащили меж пней и деревьев в глубь леса.

Кое-кто из ребят забрался в вагончик, иные устроились на крыше и грянули песню: чудо свершилось, тайга громко подпела им.