Земное притяжение

Эх, бей дробней,
Сапог не жалей.
Заработаем мы с милым
Больше тыщи трудодней.

Проплыла вагон-лавка; прилавок, весы, дядька в белом халате за прилавком — прямо как на сцене.

Состав оборвался и пошел, вихляя хвостом. Открылись заслоненные им маленькие дома рыбаков и в проемах между ними — море.

Провожающие, стоя на откосе, все махали вслед ушедшему эшелону, и Лешка махал со всеми. Оркестр немного еще поиграл, пока состав не скрылся из виду. Потом музыка разом оборвалась, и все стали расходиться.

А Лешка все еще стоял и смотрел на железнодорожный путь, желто-серый от размолотого ракушечника, лежащего между шпал.

Баныкин вошел в ворота под номером двадцать два. Во дворе он застал лишь одну старуху. Она стояла у летней мазаной печки, помешивая ложкой в кастрюле; концы серого шерстяного платка, лежащего у нее на плечах, скрещиваясь на груди, были стянуты узлом на спине.

Небольшая белая собака — Баныкин вступил, видимо, в подведомственный ей сектор двора — приподнялась с нагретого булыжника и служебно залаяла.

— Цыц, Пальма, гуляй себе, — сказала, обернувшись, старуха, и глаза ее из-под сизых нависших век с любопытством оглядели пришельца.

Это была такая заядлая старость, что Баныкин оробел.

— Бабушка, можно вас?

— Вы к нам? Отчего же, пожалуйста.

Чему-то обрадовавшись и хитровато щурясь, она отставила с огня кастрюлю, вытерла о фартук руки и зашелестела легкими подошвами, ведя его за собой. Перед входной дверью старуха проделала какие-то заклинательные, как показалось сначала Баныкину, движения.

— Кш, кш! Несчастные! — размахивая темными руками, ругала она мух, облепивших дверь. — Кто-то сало есть собирается, кабана на дворе держит, а ты изволь мух кормить! Не хочется связываться, а то б живо этого кабана дух тут простыл!..

А где ж ваш чемодан? — спросила она вдруг, впуская Баныкина в дом.

— Какой чемодан? Зачем он мне?

— Ну ладно, — сказала она, быстро соглашаясь. — А все же лучше, конечно, когда с вещами. Нам спокойнее, ведь мы еще не знакомы. А узнаем, тогда можно и без чемодана. А по части чистоты спросите любого.

Она юркнула мимо него и, став у изголовья двух пустующих, чисто застеленных коек, сказала:

— Ну, какая больше нравится? Выбирайте.

Баныкин окончательно смутился:

— Да мне не нужна койка.

— Не нужна? Вы разве не командированный?

Он покачал головой. Старуха разочарованно замолчала.

— Мне тут, бабушка, кое-что спросить вас надо.

— Я думала, вас из ЖКО прислали, с завода.

— Я, откровенно говоря, из милиции. Вернее, из бригады содействия.

— О господи! — тихо, испуганно вздохнула старуха и взялась рукой за голову.

— Мне тут кое-что узнать надо у вас о ваших соседях по двору.

— Ой, как мне бьет в голову! Я ничего не слышу.

Зачем только она вышла ночью? Зачем впуталась в это несчастье?

Старуха украдкой разглядывала пришельца. Соломенную шляпу он не снял; она прочно сидела на голове, слегка набекрень, и вид у него — был залихватский.

— Колпаков Алексей Степанович вам известен? — спросил он.

— Это Лешка, что ли? — сильно волнуясь, спросила старуха.

— Ну да, Лешка.

— Господи, чего только придумают — Алексей Степанович.

Как же, знаю его с самых детских лет. Раз как-то внучку мою подбил на коньках. А так больше ничего особенного. Прекрасный мальчик.

«О боже мой, — вздыхала она про себя. — Что теперь будет?

Что будет? Хоть бы дочка пришла скорее…»

— А поесть у вас дают?

Баныкин не понял ее.

— Когда забираете человека…

— Уж как-нибудь, — сказал он неохотно.

Старуха неотрывно следила за ним. Из-под темного головного платка спускалась на лоб ей белая планка поддетого вниз второго платка. И глаза из-под белой полоски живо поблескивали.

— А родителей его и, так сказать, окружение, — скованно сказал Баныкин, — вы знаете?

— Знать-то знаю, да вот глаз…

— Что глаз?

Она повернула к нему лицо, старательно приподняв темные веки, и Баныкин увидел, что один глаз у нее будто затянут пленкой.

— Катаракта. Уже давно пора резать. А никак не соглашаются из-за гипертонии… Да вы сядьте.

Он нащупал сиденье, опустился на стул и вздохнул. Ну, какие еще болячки станет показывать ему старуха? Ему было стыдно и неловко, и он проклинал себя, что связался с ней, надо было прямо идти к родителям.

Но тут старухе самой в диковинку показалось, что она так смело и вроде бы запросто ведет себя с «человеком из милиции».

Она замешкалась в отдалении от него у столика и ни с того ни с сего щелкнула выключателем приемника.

— Ну? Чего ж ты молчишь? — спрашивала она у приемника, привалясь впалой грудью к его полированной коробке и лукаво поглядывая на Баныкина.

Она улыбалась, и удлиненный нижний зуб, неправильно прикусывающий верхний ряд, придавал ее лицу страшно хитрое выражение.

Баныкин строго спросил:

— Вы можете дать характеристику родителям Алексея Колпакова и его окружению?