Земное притяжение

Было тихо. Только — тюх-тюх — доносился со двора топор.

Лабоданов взял ее руку, поднес к губам, подышал в ладошку. Жужелка выпрямилась, замерла-сейчас он заговорит о любви…

— Была такая древняя императрица, твоя тезка. Такие ночи отхватывала египетские…

— Это у Пушкина о, ней написано?

— Неважно у кого. Важно; что понимали люди, в чем смысл жизни…

Он замолчал, теребя ее пальцы. Сидеть в молчании и ждать было невыносимо.

— Какая я Клеопатра. Не знаю, откуда только мама взяла.

Ведь я родилась тут при немцах, и мама вообще не надеялась, что я выживу… Она говорит: после всего, что она вынесла со мной, меня простым именем не назовешь.

Лабоданов поднялся и потянул ее за руки. Он стоял близко к ней, касаясь ее, не выпуская ее рук; его лицо, совсем незнакомое, сумрачное, со сжатыми губами, пододвинулось к ней.

— Чего ты убежала вчера? Кто ж так делает?

Она выдернула руки, отошла.

— Это правда, что ты по перилам бегаешь?

— А ты откуда знаешь?

— Мне говорили.

Лабоданов улыбнулся, с вызовом кивнул ей:

— Пошли?

Пройдя кухню, они очутились опять на площадке второю этажа, обнесенной перилами. Лабоданов тут же вскочил на перила.

— Ой, ой, не надо! — взмолилась Жужелка.

Было нестерпимо страшно.

Лабоданов был похож на циркового артиста — такой же обнаженный и сильный, и эта туго облегающая красная майка Ей было не по себе от звероватого азарта, с каким он бегал по перилам.

Он спрыгнул прямо перед Жужелкой, разгоряченный, громко дыша, втолкнул ее в полутемную кухню и молча стал целовать.

Потом, крепко прижав к себе, приподнял и перенес в большую комнату.

— Ты ведь гречанка, — шептал он.

— Да, по отцу.

— Все равно. Страстная натура.

Жужелка с трудом высвободилась.

Там, в парке, вчера — обрыв, кусты, мрак. А здесь сейчас ей не было страшно, и она ведь не хотела быть синим чулком. Но она едва сдерживалась, чтоб не разреветься.

Заглядывая ей в лицо, Лабоданов провел рукой по ее волосам.

— Прикидываешь, сколько дней знакомы. Угадал? Думаешь, как это так все быстро? Точно? Только выбрось это. Хлам это, понимаешь? Ты где живешь, в каком веке? Это у наших предков времени было сколько угодно. А у нас нет!

Ей надо было понять, что здесь сейчас происходит. Было что-то дикое в том, что они говорят сейчас совсем не о любви. Она подавленно и разочарованно молчала.

— Ты чего ж молчишь? Скажи что-нибудь.

— Я не подсчитывала дни, — сказала она, волнуясь. — Я об этом не думала.

Лабоданов присвистнул, пытливо и насмешливо уставился на нее.

— А о чем же тогда? Может, о колечке до гробовой доски и как его — дворец венчания? Об этом?

Жужелка вспыхнула и залилась краской.

— При чем тут это. Я ведь о чувстве…

— Колоссально! Все эти красивые слова — вот! — Он отрубил ребром ладони на горле. — Не выношу! Все хотят получать удовольствие. И не надо врать, прикрашивать.

Жужелка не все поняла, ей нужно было обдумать то, что он говорил, но его тон сказал ей. больше, чем сами слова.

— Опять молчишь? Скажи что-нибудь.

Она. молча покачала головой и отвернулась. «Ты самая замечательная девушка на свете», — вдруг вспомнилось ей.

Лабоданов настойчиво стиснул ее плечи, приговаривая, как тогда, в парке.

— Ты мне нравишься. Нравишься! Понимаешь?

Она изо всех сил оттолкнула его, вспыхнув от негодования:

— Не смей меня трогать!

И словно этой ее резкости, этого сопротивления только и не хватало Лабоданову, и случилось наконец то, чего он ждал. Он схвягил ее за руку, рванул. Затрещало разорванное платье. Белое платье для школьного выпускного вечера. Что происходит? Ее охватило отвращение. Она вцепилась зубами в скользящую по се шее, по груди руку Лабоданова.

Он с силой толкнул Жужелку.

— Гречка проклятая!

Она больно ударилась о комод. Прикрывая рукой разорванное на плече платье, пошла к двери, окаменев — без единого чувства в душе. Лабоданов, быстро опередив ее, повернул ключ в замке и загородил собой дверь.

— Не уйдешь!

Секунду она беспомощно постояла. Отбежала к окну, в глубь комнаты.

— Не подходи! — безголосо, шепотом выговорила она.

Справа от нее-комод с таким же фаянсовым котом, какой она час назад разбила. Слева на стене-«провинциальная идиллия». За спиной — открытое окно.

— Поди сюда! Поговорим, — позвал Лабоданов.

Она следила за каждым его движением. Не трогаясь с места, нащупала рукой у себя за спиной подоконник.

В этот момент в дверь постучали. Лабоданов не шевельнулся.

Жужелка хотела крикнуть, но, как во сне, не было голоса. Стук повторился. Кто-то стучал настойчиво, изо всех сил.

Баныкин, ни слова не говоря, куда-то повел его. Они шли — впереди Баныкин, за ним Лешка. Еще сколько-то шагов — и милиция. В голове копошились вялые, тупые мысли. Например, о шляпе Баныкина. Какая это уродливая вещь. Просто сил никаких нет. Зарабатывает прилично, а одеться как человек не может.

К тому же еще, конечно, боится прослыть стилягой и напяливает на себя черт знает что.

Баныкин внезапно остановился и, обернувшись, поджидал его.

Когда Лешка поравнялся с ним, сказал: