Земное жилище

Есть дни, что приходят так рано, так рано,
с глазами воловьими, с лбом затуманенным дни;
не помнят они, как зовутся,
быть может, ошиблись неделей они.

В те дни мы ни улиц, ни дат не находим,
нас свет своего руководства лишает,
и мы забываем о розах, о числах,
и окна в глаза нам суровые штампы бросают.

Куда-то деваем к сокровищу ключ,
любовный пароль, превращенный в кольцо,
сражаемся с письмами, с памятью
и путаем тень и одежду, плакат и лицо.

Есть дни что песок, и от них погибают часы,
в те дни мы куда-то уходим, как в пепел кладбища,
в те дни отвергают нас стены квартиры,
но дверь, чтобы выйти, напрасно мы ищем.

Дань ночи

Упрямица, ты отрицаешь все, что день утверждал,
и после его смерти завладеваешь вещами без шума.
Твои мешки с углем беспрерывно грузятся
в мировые трюмы.

В мире нет конца твоему огромному телу,
туманное животное, вскормленное гитарой.
Ты убиваешь время в твоей земной тюрьме,
заштриховывая дороги, сжирая светильники с жаром.

Небожительница, ты входишь повсюду
и устраиваешься молча меж нами
или глядишь на нас из-за окон
своими вечными, нежными, далекими глазами.

Пунктуальный путник, отдохновенье колоколов,
в свой мешок ты укладываешь все живое, все вещи, все знаки.
Я в тебе поселяюсь и склоняюсь
на подушку твою из мрака.

Бесконечное странствие

Все сущее так или иначе
движется к своему божеству.
Корень пешком спускается вниз
по ступенькам, прорубленным влагой.
Осенние листья со вздохом седлают ветер,
а птицам затем-то и нужны крылья,
чтобы в конце концов добраться
до сфер Вечного Света.

Неторопливая руда
претерпевает метаморфозы вечного круговорота,
начинающегося прахом и кончающегося звездой,
которая снова становится прахом,
вспоминая все свои пережитые,
а может, всего лишь увиденные во сне
смерти и жизни.

Рыба говорит со своим божеством
трелью воздушных пузырьков,
голосом падшего ангела,
ощипанного догола.
И только человек наделен словом,
дабы мог он обрести свет
или отправиться в глухую страну Никуда.

Три строфы, посвященные пыли

Золою оседая, смывая силуэты,
сестра волны прибойной и предзакатной тени,
ты, в безымянный саван запеленав предметы,
даруешь им, безликим, возврат к происхожденью.

Ты посыпаешь пеплом повешенное платье,
витая над комодом и над камином вея,
где, судорожно вздрогнув, замрет на циферблате
игла минутной стрелки под тяжестью твоею.

Ты, пятая колонна останков и развалин,
с живых снимая маски, на завтра жертвы метя,
не пощадишь в набеге ни площадей, ни спален,
союзница до гроба забвению и смерти.

Здесь покоится пена