Зенитная цитадель. «Не тронь меня!»

С легкой руки корреспондентов неофициальное название «Не тронь меня!», ранее упоминавшееся только в разговорах моряков, прочно закрепилось за плавбатареей, кочевало из заметки в заметку во флотской газете «Красный черноморец», а затем перешло и в центральную прессу.

И лестно это было — добрая молва, но, с другой стороны, Мошенский считал, что частый приезд корреспондентов волей-неволей расхолаживает людей, отвлекает комсостав плавбатареи. Опасался, как бы не поселилось в моряках благодушное настроение…

В одном из писем жене Мошенский полушутя напишет: «Я скоро, наверное, вывешу объявление: «Корреспондентам входа нет». Они меня замучили…»

У Мошенского было свое, особое отношение к Леониду Соболеву, автору полюбившегося романа «Капитальный ремонт». Он, конечно, желал увидеть писателя и по возможности расспросить о героях книги, об их прообразах. И вот Соболев приехал сам.

С первых же минут писатель удивил Мошенского нестандартным подходом к знакомству с людьми, батареей, ее боевыми делами. (Другие корреспонденты все это делали иначе.) Соболев сказал:

— Прежде всего, командир, давайте покурим. Где тут у вас фитилек?

Крупное, несколько полноватое лицо писателя, его умные живые глаза показались хорошо знакомыми. Спокойный голос сразу располагал к беседе. Могло показаться, что основное знакомство Соболева с людьми, с тем главным, что составляло суть и соль плавбатареи, еще не началось, а предстоит несколько позднее. (Хотя бы там, у фитилька.) А между тем цепкая память писателя уже точно фиксировала характерные штрихи и детали, чтобы затем положить их в основу заметок о плавбатарее и ее людях. В Мошенском, например, если бы пришлось писать его портрет, Соболев сразу выделил бы глаза. Серые глаза, обрамленные густыми черными ресницами и оттого казавшиеся контрастными, точно подведенными…

Мошенский проводил гостя на ют, сел рядом на приваренную к палубе скамейку-банку. И тотчас же, сначала неуверенно, затем смелее, стали обступать их моряки, «братья-курильщики», как весело пошутил Соболев. Вскоре пропала скованность. Писатель беседовал с моряками так непринужденно, словно сам служил на плавбатарее, будто знал их не один месяц. Ему ли было не знать флотскую душу, когда разговор заходил о кораблях, о краснофлотцах!

Уже выкурена папироса, и Соболев достал следующую, размял ее в прокуренных сильных пальцах, вставил в маленький черный мундштучок…

Пока Соболев беседовал с моряками, Мошенский отошел, подозвал к себе Алексея Лебедева:

— Есть к вам просьба, товарищ Лебедев. Вы, я знаю, хорошие мундштуки мастерите… Нет ли у вас какого подходящего, чтобы подарить от всего нашего экипажа товарищу Соболеву?

Лебедев просиял. Засуетился, стал ощупывать карманы рабочих брюк.

— Эх, кабы заранее знать, товарищ капитан-лейтенант! Вчера хотя бы. Вот тут я начал, но материалу нужного пока… Вот… — Он показал на ладони черные пластмассовые кружочки, надетые на медную проволочку. — Надо бы поярче как-то… Красненькое что-то, прозрачный плекс… А долго у нас товарищ Соболев будет?

— До вечера.

— До вечера?! Сделаю! — пообещал Лебедев и уточнил: — Если немцы не помешают. Пойду поспрошаю у ребят материал…

Стоявший рядом Рютин отозвался:

— Леша, у меня есть зубная щетка. Красная. Вот такая широкая ручка!

Середа, слышавший разговор, «ссудил на доброе дело» свой старый портсигар: «Все равно крышка барахлит, не закрывается… А так — для дела». Мошенский вспомнил о плексигласовой рамке, в которой стояла фотография Веры. Фото могло полежать и под стеклом на столе… Мошенский пожертвовал рамку.

Вскоре у Лебедева имелось все необходимое для изготовления, как он выразился, «адмиральского мундштука». Когда Мошенский подошел, Соболев сказал:

— С вашего разрешения, командир, я осмотрю плавбатарею.

Поводырь ему не требовался. Сам моряк, он прекрасно разбирался в устройстве кораблей и мог легко найти взаимосвязь между действиями различных постов и служб самого сложного железного организма.

— Добро, — ответил Мошенский. — Я с вами, пока есть время…

Соболев оценил в Мошенском морскую культуру. Этот высокий немногословный командир положительно нравился ему.

Осмотр начали с «мозгового центра», с поста управления. Вычислители-графисты Донец и Безуглый, табличные Просин и Бобков как раз вели работу. С берега передавали данные: курсом на Херсонес шли две группы немецких бомбардировщиков. Находящийся в рубке лейтенант Хигер доложил командиру обстановку…

— Готовность один! — коротко бросил Мошенский. И тотчас сигнал сирены прорезал тишину. — Извините — боевая работа.

Капитан-лейтенант торопливо ушел, а Соболеву только это и требовалось! Постоял, посмотрел на работу графистов и планшетистов, сделал первые пометки в блокноте, затем вышел на верхнюю палубу.

Батарея изготовилась к бою. Возле орудий, автоматов и пулеметов стояли десятки краснофлотцев и старшин, которые принимали и выполняли команды, устанавливали прицелы, вводили поправки, подносили боеприпасы, четко докладывали удаление до целей…

Ничто не ускользало от глаз писателя.