Зеница ока. Вместо мемуаров

Как можно обойти такого мастера, как Элиа Казан, быть может, последнего из плеяды «великих режиссеров», создателя таких шедевров, как «Трамвай “Желание”», «На причалах», «К востоку от рая»? Кто больше, чем он, вправе получить золоченую ступку за творческие достижения жизни? Так говорили одни, и в первую очередь Академия, в которой не последнюю скрипку играл старый казановский актер Карл Молден, который еще в далекие года сказал мастеру: «Мне не важно, каким путем ты пойдешь, я все равно останусь твоим другом».

Другие приходили в ярость: «Да вы с ума сошли! Как можно награждать Казана?! Ведь он же fink (стукач), это всем известно. В 1952 году он заложил своих бывших друзей-коммунистов, которых потом включили в “черный список” Голливуда». Знаменитый Род Стайгер, игравший у Казана в «На причалах», высказался таким образом: «Режиссер — это вроде как бы отец. Когда мы узнали, что он свидетельствовал в Комиссии Маккарти, у нас было такое чувство, вроде как бы наш отец трахал наших как бы сестер. Он — предатель!» Между прочим, Джон Мерони в журнале «Нью рипаблик» указывает, что Стайгер с удовольствием принял приглашение на роль в 1954 году, то есть уже после того, как он узнал о предательстве «отца».

О чем вообще-то шум, удивляются третьи. Большинства наших зрителей в те времена еще не было на свете. Что им до всех этих событий мафусаиловой давности? Эта позиция, по нашему мнению, отражает суть возникшей к концу тысячелетия в связи с Казаном проблемы: награждать или не награждать, презирать или забыть?

Вряд ли мы ответим на эти вопросы, но тем не менее предлагаю слегка прогуляться в те действительно отдаленные времена. В 1952 году я был девятнадцатилетним казанским студентом, но ни о каких Казанах, конечно, не слышал. Американские фильмы тридцатых годов шли у нас без титров в качестве трофеев, отбитых у Германии.

В предоскаровскую ночь 1952 года сорокадвухлетний Элиа Казан приехал в Лос-Анджелес и поселился в одном из бунгало отеля «Бель-Эр». Он был в растрепанных чувствах, не мог уснуть и позвонил своей приятельнице Мэрилин Монро. Она была с кем-то занята, но обещала заехать позже. Оставив дверь открытой, он лег в постель и стал прокручивать в памяти ленту своей американской жизни, начиная с того момента, когда он, четырехлетний турецкий эмигрант, прибыл в Нью-Йорк.

В 1940-х годах, отрезав от своей фамилии окончание «джоглу», он стал одним из самых заметных театральных режиссеров на Бродвее. Он ставил Теннесси Уильямса и Артура Миллера. Потом он круто вошел в кино, открывая для Голливуда все новых и новых звезд: Марлона Брандо, Монтгомери Клифта, Джеймса Дина, Уоррена Битти. Как пишет Дэвид Томсон, у него был довольно волковатый вид и похотливый подход к женщинам. И с такими-то качествами еще в 1934 году он вступил в коммунистическую партию. Через полтора года он эту партию покинул, поскольку испытывал отвращение к дисциплине, секретности, репрессивности, а главное — вот ирония судьбы! — к неизбывной культуре стукачества. Разумеется, у него оставалось немало друзей среди коммунистов, и он не придавал никакого значения их партийной принадлежности, пока не наступило «сволочное время».

Как раз перед приездом на «Оскар-52» он был впервые вызван на заседание Комиссии конгресса по антиамериканской деятельности, где ему предложили назвать имена коммунистов, «окопавшихся» в Голливуде. Сначала он отказался. Слушание было перенесено на 10 апреля, и он отправился в Лос-Анджелес.

«Трамвай “Желание”» получил в том году тринадцать оскаровских номинаций, включая приз за лучшую картину и приз за лучшую режиссуру. Предстояла ночь триумфа, но мысли его волоклись совсем в другом направлении. Он ненавидел коммунизм и был уверен, что эта идеология может причинить вред Америке, но ведь не мог же он стать «финком», презренным стукачишкой. С этими мыслями он погрузился в тяжелый сон, но был разбужен шелестом простыни: Мэрилин Монро снижалась прямо к нему в койку.

«Она жила в другом мире, — вспоминал он потом в своей автобиографической книге «Жизнь», — в том единственном мире, к которому я хотел принадлежать». Увы, другой, не мэрилиновский мир предъявил на него свои права немедленно после восхода солнца. Позвонил Дэррил Занук, председатель совета «XX век — Фокс». «Назови имена, — посоветовал он. — Какого черта тебе идти в тюрьму из-за этих? Все равно кто-нибудь назовет их. Их все знают. Кого ты хочешь спасти?»

В то утро Казан дольше, чем обычно, смотрел на себя в зеркало. У него, между прочим, была довольно злодейская внешность. Третья жена однажды спросила его: «Почему ты сумасшедший?» Он ей ответил: «Я не сумасшедший. Просто у меня такое лицо». На торжественной церемонии в тот день премию за лучшую картину получила довольно посредственная оперетта «Американец в Париже», а премию за лучшую режиссуру вместо Казана отдали Джорджу Стивенсу, сделавшему фильм «Место под солнцем». Казану дали понять, что ему здесь больше не светит, если, если…