Зеркала

Но в любом случае, напоминало предисловие, истории призваны развлекать и развеивать скуку, поэтому все, что требуется от их читателя — получать удовольствие от процесса.

Я хмыкнула, откинулась на спинку кресла, на которой снова устроился Корвин, и, вытянув ноги, положила их на стоящий у кресла пуфик.

Красные кеды на фоне местных интерьеров смотрелись странновато.

«Мне тревожно, дорогой читатель, — начинал неизвестный мне автор, — потому что открывать дверь в волшебный мир самому себе всегда страшно, но куда страшнее и куда почетнее стать проводником для кого-то. Истории, я верю, обладают волшебной силой, куда большей, чем иные заклинания, и эту силу нужно использовать с любовью и радостью. Я не знаю, кто ты: мудрец или безрассудный юноша, или скучающая леди, сбежавшая в книги от забот и общества, или молодая девушка, жаждущая чудес, равно как и ты, читатель, не знаешь, кто спрятался за этими строками. Так или иначе, я расскажу тебе лучшую из своих историй.

Однажды в таверне я услышал легенду о юноше, который ушел в Страну Фей, завороженный ее огнями и колдовством. Да, он вернулся назад, чтобы увидеть руины своего дома, могилы родителей и сестер и весь мир, изменившийся до неузнаваемости. Но Страна Фей поменяла и самого юношу, отучила плакать над мирскими потерями, он стал великим магом и оставил свое имя в веках. Я слушал, как златовласый сказочник, совсем еще мальчишка, рассказывает эту легенду, и лишь после того, как история была окончена и мальчишка получил свои медяки, я подошел к нему и предложил угостить его элем.

И рассказал ему, как все было на самом деле.»

Пока не наступили сумерки и буквы не начали расплываться у меня перед глазами, я читала, прервавшись лишь раз, чтобы сказать заглянувшей в библиотеку служанке, что я не хочу есть и на обед не выйду.

Может быть, это не по правилам, но общению с Присциллой я предпочла компанию неизвестных мне людей.

Кажется, они все пытались рассказать, как все было на самом деле, и почему-то я не сомневалась, что именно так оно и могло быть. Без долго и счастливо, без фей-крестных, просто так помогающих сироткам, без поцелуев, снимающих проклятия, без абсолютного зла и абсолютного добра. Герои совершали выбор — выбор приводил к потерям, наступали последствия — не всегда те, которые должны были наступить, читай я настоящие сказки. Милосердие вознаграждалось болью. Величие — одиночеством. Жертва — насмешкой над ее святостью. Победа — пустотой и тьмой вокруг. Железо стоило больше золота, потому что железо было холодным и острым, и умело ранить до крови, а кровь, горячая и вязкая, имела особую власть и силу.

Когда читать стало невозможно, я заставила себя оторваться от очередной истории — о женщине, превращенной во флейту, поющую так ласково, что дети шли за ней следом, — и долго смотрела в сгустившиеся сумерки. Мне и в голову не пришло зажечь кристаллы, я была слишком погружена в саму себя. Небо за окнами снова стало сумрачным и где-то ближе к горизонту из пепельно-сизого становилось розово-золотым, но солнце уже исчезло за холмами. Я смотрела куда-то вверх, где, за стеклянными пластинами, вставленными в железный каркас, плыли низкие облака, и мне казалось, что книга, лежащая у меня на животе, стала дверью. Я шагнула в эту дверь — и мир вокруг меня стал еще ближе, пророс еще глубже, как шиповник пророс в сердце принцессы, уснувшей в замке за волшебным озером.

Корвин, все это время просидевший на спинке кресла неподвижнее чучела, встрепенулся и коротко щелкнул клювом, и через пару секунд после этого я услышала, как открывается дверь. Я вскочила, уверенная, что это кто-то пришел за мной, чтобы напомнить об ужине или чем-то таком, и снова замерла, щурясь, когда человек, вошедший в библиотеку, щелчком пальцев зажег свет.

— Неужели? — сказал Шамас Раферти, разглядывая меня с почтенного расстояния.

— Доброго вечера, господин Раферти, — сонным голосом ответила я, одергивая юбку.

— Несомненно доброго, милое дитя, — он огляделся, будто бы искал еще что-то, и прошел вперед, чтобы легко, как пушинку, подвинуть к камину еще одно кресло. — Здравствуй, вредная птица, — добавил он, кивнув Корвину.

Корвин встопорщил перья. Шамас повесил на спинку кресла кожаную сумку, из которой торчало прозрачное горлышко бутылки, скинул темно-зеленый сюртук и, обращая на меня внимания не больше, чем на все остальное вокруг, устроился перед камином.

— Вы еще не разобрались, как зажигать огонь, леди Лидделл? — спросил он с лукавой улыбкой.

— У меня не получилось, — ответила я, щелкнув пальцами для наглядности. Ничего не произошло.

— Ха, — в темных глазах Шамаса блестело веселье. — Может быть, где-то эти фокусы работают, но не здесь. Спички или огниво, леди, — он протянул руку вперед, ладонью вниз, и сделал пас кистью, снизу вверх. — Или же магия, но не укрощенная и упрощенная для простых людей, а самая настоящая.

В воздухе запахло огнем и нагревающимся деревом.

— Спасибо, — я вернулась в свое кресло, уже не чувствуя спокойствия, Шамас спугнул его, как спугнул сумерки, когда зажег кристаллы и огонь.