Зеркальная комната

Здесь же, во дворе, отец снял еще один фильм: маленький Себастьа управляет деревянным самолетом. Этот самолет ему подарили волхвы на Рождество, никогда больше мальчик не получал от них такого прекрасного подарка: огромный выкрашенный в ярко-красный цвет самолет, размах крыльев — метра полтора, с колесами и педалями, благодаря которым можно ехать по двору. Однако неумолимая камера запечатлела для потомков, как горе-пилот тщетно пытается сдвинуть самолет с места, каждые пять минут колесо слетает с оси и отваливается, машина делает опасный крен, а отважный летчик едва не падает на жесткий плиточный настил. Этот кадр, с небольшими вариациями повторяется четыре раза, потом отец начинает снимать какую-то птицу (в наш каменный двор из соседнего сада прилетали даже дрозды).

А вот единственная сцена «художественного фильма», снятого отцом по специальному «сценарию». Начало просто великолепное: Сарра и Мария Элена в ролях сеньоры и ее служанки готовятся к приезду хозяина, который должен возвратиться из дальних странствий, кажется, из Америки, а может, и из более экзотических земель. Девочки убирают дом, готовят еду, пеленают и укачивают ребенка, кормят его из бутылочки и возят в коляске, а потом накрывают на стол — этот столик до сих пор хранится у нас. В другом кадре они суетятся на кухне и вытирают пыль метелочкой.

Наконец прибывает маленький Себастьа в огромном пиджаке — наверное, пиджак Роберта, — в шапке, натянутой на глаза, и со здоровым чемоданом. Девочки изображают буйную радость, а Себастьа, краснея от стыда, целует в щеку жену и деревянную куклу (то бишь сына) и собирается чмокнуть служанку (но тут отец, должно быть, крикнул мне что-то, и я вовремя остановился), потом он садится с усталым видом, словно путешественник, пришедший из Америки пешком, и ставит на пол чемодан, набитый, разумеется, богатыми подарками, но… чемодан неожиданно открывается, и изумленные зрители видят, что он совершенно пуст. Каждый раз, когда дома смотрели «фильм о чемодане», эта сцена неизменно сопровождалась аплодисментами и хохотом, а едва в кадре появлялся я, братья начинали озвучивать мою роль и говорили: «Ох, до чего ж тяжелый чемодан! Сколько подарков я привез тебе, женушка!» Наконец чемодан открывался, и они покатывались со смеху, видя, какую кислую мину состроил ваш покорный слуга.

Дождь пошел с новой силой, вот уж действительно — разверзлись хляби небесные. Я поднял глаза от машинки и увидел в окно, как какой-то человек пытается открыть засов калитки. Это оказался плотник, вода потоками лилась с его плаща и берета, а кроссовки промокли насквозь и громко хлюпали.

Это был помощник нашего старого плотника, он рассказал, что живет в квартале Эндалт в доме старого Андреу де ла Гинеуа, приехал на машине, но оставил ее за поворотом, «а то здесь в грязи увязнешь». Плотник принялся работать, но не умолкал ни на минуту, философствовал и рассуждал о политике, «дальше так не может продолжаться, неужели там (он, наверное, имел в виду Швейцарию, Европу или Новый Свет) то же самое?» И я ответил что-то про мировой экономический кризис и припомнил еще несколько штампов, которые навязли в зубах и в ушах.

Конечно, плотник не знал, что разбил одно невидимое зеркало и маленькому Себастьа теперь будет трудновато расти и прибавлять в весе до восьмидесяти двух килограммов, седеть, говорить басом и курить трубку. Сначала я, наверное, показался этому парню странным, но в конце концов он проникся ко мне доверием, и мы даже выпили по рюмке коньяку, довольные, что жалюзи теперь поднимаются и опускаются, а выпив по второй, решили, что дела не так уж плохи и, если мы преодолеем кризис и появится работа для всех, в стране опять будет порядок.

Потом он ушел в дождь, а я опять остался один, но одиночество ощущалось уже меньше, возможно, потому, что в пепельнице лежал окурок сигареты с фильтром, или потому, что я узнал любопытную новость: оказывается, в Эндалте есть дом старого Андреу де ла Гинеуа, а там живет парень, который уже прошел военную службу и работает плотником. Да, недаром говорят: хочешь научиться уму-разуму — отправляйся путешествовать по свету.

Хотя почти две недели назад я пустился в путешествие именно для того, чтобы научиться быть собой, ведь последние месяцы я совсем не похож на самого себя.

Знаю, знаю, если бы сейчас я обратился к психиатру, он сумел бы прекрасно объяснить все, что со мной происходит. И представил бы положение в самом мрачном, даже трагическом свете, совсем не так, как представляю его я.

Одно лишь могу сказать с уверенностью: я знаю точный день и час, когда началось мое выздоровление. Это случилось три недели назад, ровно без четверти десять вечера, в воскресенье, в ту минуту, когда все мы с грустью осознаем, что новая неделя неотвратимо приближается.

Говорят, больные чувствуют приближение смерти. В таких случаях врач, мрачно покачивая головой, говорит: «Может, кризис пройдет, если же нет…»