Зеркальное прикосновение. Врач, который чувствует вашу боль

Каждый человек использует собственную коллекцию воспоминаний и представлений, индивидуальный набор линз, с помощью которых можно рассматривать его внешний и внутренний мир. Вероятно, именно это делает эмпатию такой сложной и притягательной. По своей сути она требует первоначальной искры желания переключить свое видение, чтобы придать переживаниям другого человека достаточную ценность, причем важно не только хотеть, но и стремиться увидеть, прожить мир с его позиций. Зеркальное прикосновение может дать некоторые подсказки, чтобы воплотить это в реальность. Если бы мы могли лучше понять и использовать синестезию, в частности синестезию зеркального прикосновения, что она поведала бы нам о мозге, самих себе и о нашей способности соединяться и оставаться, как пишет Юла Бисс, «неразрывно связанными со всем на Земле, в том числе, и в особенности, друг с другом»?

Новая область исследований синестезии только начала изучать мозг, во многом остающийся «черным ящиком». Первые научные описания синестезии появились в XIX веке в виде предметных исследований. Из-за имевшихся в то время проблем с измерением субъективных переживаний, усугубленных влиянием бихевиоризма в психологии, изучение субъективных переживаний со слов испытуемого потеряло популярность почти во всех научных сообществах. Лишь в начале 1980-х годов к синестезии вновь обратились передовые исследователи, включая неврологов, воодушевленных когнитивной революцией и появлением новых инструментов для визуализации мозга, например Ричард Ситович. К концу 1990-х, когда я учился в старшей школе, Вилейанур Рамачандран и другие нейробиологи инициировали возрождение исследований синестезии, предоставив достаточные объективные доказательства того, что она, когда-то считавшаяся субъективным курьезом, является подлинным, измеримым чувственным опытом, основанным на конкретных нейробиологических механизмах.

Сегодня, когда становятся доступны новые инструменты для изучения мозга и все больше ученых сознают огромную ценность данного феномена, число исследований синестезии растет. Возможно, когда-нибудь даже мои мрачные субъективные переживания можно будет объяснить эмпирически, полностью распределив их по категориям лежащей в основе биологии, как с годами ширились знания о других неврологических особенностях.

Зеркальное прикосновение – грубый, но справедливый учитель. С детства моя особенность требовала от меня почти монашеской преданности физической и умственной работе по замедлению или фильтрации потоков сенсорной информации и сохранения при этом бесстрашной и ненасытной любознательности. Благодаря многим поучительным и неожиданным урокам у меня выработалось более глубокое осознание человечности, понимание других людей, ощущение того, где мы все начинаем жизнь и где ее заканчиваем.

Не без жертв. И не без борьбы.

Надеюсь, страницы этой книги станут моей историей болезни зеркальным прикосновением и разными формами синестезии, рассказом о том, что я понял за это время. Данная книга представляет собой коллекцию моих переживаний, начиная с детства и заканчивая настоящим моментом, собрание всего, что я узнал о своей особенности в контексте профессиональной и личной жизни, всего, что, пропуская сквозь себя и других, я узнал о себе и человеческой природе – что значит думать, чувствовать и быть.

Это моя история. Это мой опыт.

Глава 1 Где заканчиваюсь я и начинаетесь вы

Одно из самых ранних воспоминаний, задолго до того, как я узнал о синестезии и зеркальном прикосновении, касалось моего восприятия цветов, вызываемого ими смущения и беспокойства. Помню, как я водил маленькими ручонками по шероховатым толстым страницам учебника, созданного для привития базового понимания форм воспитанникам детского сада – пятилетним потомкам местных жителей или недавно приехавшим эмигрантам.

Хотя мои руки и были малы, они различали углубления на плотной бумаге. Отделившиеся нити небрежно сплетенных волокон щекотали пальцы, словно усы котенка. Я потихоньку наклонился к учебнику, потерся о страницу носом и правой щекой. Затвердевшие черные чернила рельефно выступали под шаловливыми пальцами в предписанных местах – ранний соблазн против тирании линий.

Водя пальцем, я отслеживал тени невидимых образов, воспринимая их как живые существа, хотя они оставались загадочными и неуловимыми.

Помню, я говорил одногруппнику, имевшему несчастье сидеть рядом: «Видишь? Вот гора с мордой волка и открытой пастью. А здесь видишь зеленого дракончика? У него розовые волосы и оранжевые рога, он спит».