Зеркальные числа

А тут вдруг проснулась среди ночи – окно запотело между рамами, тонкий такой туманный слой, а на нем будто кто-то рыбку нарисовал, простенькую, вроде раннехристианского символа. Одним росчерком дрожащего пальца – хвостик, тело, хвостик, потом палец сполз. Таких ей Марк в детстве рисовал – на стене в подъезде, на снегу под окном, один раз на школьном заборе красной краской. Директор из штанов выскакивал от ярости – кто посмел? чем эту краску чертову смыть можно? У Марка кличка была в школе «Сазан», вот он рыбку себе в символы и выбрал. Еще он в ней сердечко для Анны рисовал, но в этой, на окне, не было.

Она из постели выпрыгнула, к окну бросилась – да, внутри нарисовано, между рамами. Ветер на улице раскачивал тополь за окошком, ветка в стекло тук-тук, тук-тук, будто сигнал азбукой Морзе передает. Тут у Анны внутри все скрутило, вырвало ее прямо на пол, двинуться не успела. Страшно стало – ужас, будто тебе мама говорит лет с пяти «никогда не разговаривай с незнакомцами», «никогда не садись в незнакомую машину», а тут ты плетешься из универа в ноль градусов, ветер и снег с дождем, нос красный, ноги мокрые и замерзли, и останавливается такой – девушка, садись, подвезу, ну чего ты – и ты садишься, едешь, боишься, и тут он твой поворот проезжает и двери блокирует. И ты такая «не может быть, чтобы впервые рискнула и сразу попала», и страшно с ним заговорить, потому что вдруг ошибка и сейчас развернется, а сама сидишь и наливаешься ледяным ужасом, мертвеешь от сердца в живот. Так и Анна следующие три дня провела – все надеялась, что показалось, что сейчас судьба улыбнется, затормозит, откроет дверь и скажет «ну, выходи, красавица» – и окажется, что она стоит у своего подъезда, в окне – свет, и мама ждет с горячим ужином.

На четвертый день принесли извещение о смерти в бою. Потом, через неделю – гроб, закрытый. Похоронили с почестями. А Анне антидепрессантов выписали, только она их пить забывала, ходила, как сомнамбула, бумажки не глядя подписывала, спать ложилась в шесть вечера, все надеялась, что ей Марк приснится, а он не снился. И рыбку больше не рисовал, да и была ли та рыбка, она уже и не верила.

Потом она думала, что беременна, курить бросила резко, хоть и тяжело было. Но тест не покупала и к врачу не ходила – вдруг скажут, что точно нет – что делать тогда? вдруг скажут, что точно да – а тогда как она жить будет? Но как-то утром проснулась в крови, до ванной добрела, скорчилась там на кафеле – у них теплый пол был, с подогревом. Ребенка и не было, наверное, никакого – просто от стресса вся химия организма перекосилась. А может и был, как знать.

Тут весна уже вовсю включилась, деревья зацвели, ветра подули свежие, трава ожила, пчелы зажужжали. Птицы носились ошалелые, радостные такие. Анна съездила на работу, уволилась. Хозяин на нее раскричался, говорил, что не отпустит дуру, что время лечит, надо только подождать. Что он не знает, чего она себе удумала, хотя нет, знает, знает, вообще сейчас скорую вызовет и уложит ее насильно в психиатрическое. Она кивала, спокойная очень, потом его обняла, поцеловала. Он рукой махнул, чуть не плача. Хороший человек, жалел девчонку, а поделать не мог ничего.

Ну, он, конечно, правильно догадался. Она тут же в машину села и на мост поехала – в их городе плотина была огромная, как раз весной воду сбрасывали, очень грандиозное зрелище. Тысячи кубометров воды падают с семидесятиметровой высоты, внизу все бурлит, кружится, настоящая Ниагара, только всего несколько недель в году, потом выключают. И ехать недалеко, раз – и там. И ограждений никаких особенно, так, бортик бетонный.

Она ехала быстро, превышала вовсю, что ей уже было – ну остановят, ну права заберут, ха-ха-ха. Такого ощущения свободы, как сейчас, у нее вообще никогда не бывало – всегда в голове тормозами стояли завязки на будущее, тысячи ниточек, вплетенные в волосы Гулливера – лежит гигант на пляже, головы не поднять.

Анна гнала, курила, слушала Рамштайн очень громко. Прищуриваясь, говорила: «Да, я не господин своей судьбы, а лишь нить, вплетенная в общую нить жизни! Но если я не могу ткать сам, то могу обрезать нить». Это было из Кьеркегора. Не то чтобы Анна читала Кьеркегора – она Кинга любила и «Игру Престолов». Просто нагуглила цитат про самоубийство – хотелось какой-то поддержки от старых, умных, и в большинстве своем уже мертвых людей. Кьеркегор, казалось, лучше других понимал, как ей херово.

Вообще Анна знала, что если сжать зубы и тупо переждать, то однажды станет легче и покажется, что жить можно. Но в том-то и дело – она не хотела, чтобы время ее вылечило и показало ей, как отлично она может жить без Марка. Если его не было, нигде не было больше.