Зеркальные числа

Огромная птица, Орел Айы Тойона, нес его над холодной чернотой небытия, вверх, вверх, туда, где тепло, где жизнь и любовь имеют смысл. Но вдруг огромные крылья пропустили удар. Через секунду падения птица выправилась, изогнув голову, посмотрела на него, и Леха с ужасом понял, что летит она из последних сил, что не справится с подъемом.

Он вспомнил, как замирало в восторженном ужасе его маленькое сердце, когда мама читала сказку про то, как Иван- Царевич, летя на птице Рок, отрезал куски мяса от бедра и кидал их в голодный клюв – лишь бы долететь. Когда летишь на птице, а внизу – ледяная смерть, то кормить ее приходится собой, потому что больше нечем.

И Леха отсекал куски себя – что легко отходило, а что приходилось и отрывать с хрустом, с болью, с кровью, с хрипом, и бросал их птице, и несся вверх. Он скормил птице все, пока его, казалось, совсем не осталось. Но тут оказалось, что осталось – на самом дне была любовь, и жалость, и желание помочь, вернуть, убрать страдание. Маленький сероглазый мальчик рыдал на остановке над сбитой автобусом блохастой собакой, которая билась, билась в агонии и никак не затихала. И этого чувства было так много, что оно разлилось по вселенной мощным потоком, осветило каждый уголок, и стало тепло, и Космическая Береза качала восемью ветвями и цвела по-весеннему, и Дети Творца смеялись и щебетали в своих гнездах.

И Леха понял, что не птица Рух несет его вверх, а он сам летит на мощных крыльях, летит сам к себе, потому что Айы Тойон – это тоже он сам, часть его, Лехи Арбузова, а он – часть Творца.

– Ложки нет, – прошептал Леха и Вселенная остановилась и замерла, прекратила пульсировать и расширяться. Он стоял в лесу, у сосны, на мягкой темной подушке мха.

– Еще три шага, и станешь шаманом, – сказала Настя, его возлюбленная айя, стоявшая на середине холма. Лицо у нее было белое, глаза синие, а губы распухшие от поцелуев. Она улыбалась. – Через пять шагов ты выйдешь в Средний мир. А еще через два сильно об этом пожалеешь.

– А ты? – спросил он. Она пожала плечами.

– А я от тебя уже никуда не денусь. Иди.

Леха пошел по мягкому, пружинящему мху.

Один, два, три, – его голова очистилась, сердце забилось ровнее.

Четыре, пять, – воздух вокруг зазвенел комарами, в лицо подул ветер.

Шесть, семь, – кочка под ногой внезапно расступилась и Леха ухнул в болото всем весом, ушел в вонючую густую воду с головой, вынырнул, забился. Ухватиться было не за что, кочки не держали, проваливались под руками, комары взмывали с них, недовольно звеня.

Леха наглотался воды, почувствовал безнадежную близость смерти, подумал о Наташке и как она тонула в озере. Мысль о ней внезапно принесла все воспоминание целиком и Леха перестал барахтаться, как скулящий щенок. Когда голова показалась над поверхностью, он глубоко вдохнул, закрыл глаза и стал раскручивать реальность в голове, как тогда у болота.

Нажал, перетянул, отодвинул смерть, поставил точку с запятой. И его нога нашла опору под водой – длинную, металлическую, крепкую. Он поднялся, тяжело дыша и отплевываясь.

С громким лаем из-за деревьев выскочил Бася, за ним бежал Якут, задыхаясь, хватаясь за бок.

– Блин, Леха, – говорил он снова и снова, сгибаясь пополам и пытаясь поймать дыхание. Леха видел, что он весь дрожит, и слезы облегчения блестят на глазах.

– Блин, Леха, ты там нормально стоишь? Глубже не затягивает? Господи, мы ж тебя третий день ищем, щас отдышусь наберу – тут и погранцы, и наши все, мать твоя уже… сам понимаешь.

– Блин, Леха, ну скажи хоть что-нибудь… Ты чего?

По шею в болоте, на башне утонувшего танка, стоял шаман Алексей Витальевич Арбузов и смеялся.

Путь исследователя, философский склад ума, самоанализ, умение думать

Число 7 символизирует планету Нептун, которая называлась также Первым Домом Воды.

Тимур Максютов Про звезду

Она падала медленно. Даже, кажется, лениво. Косо, как ракета на излете. Так лиса прыгает на обессиленную курицу – нарочито неторопливо, вытянув золотой хвост – не ради добычи, а чтобы все полюбовались ее пластичностью, ловкостью и богатством меха.

А небо над Свердловском было неожиданно глубоким и черным без всякой серой дряни заводских испарений. Очень редко над Уралом бывает такое небо – может, впервые с демидовских времен, когда пришли людишки с государевой грамотой, дающей право выпотрошить землю, изъять на поверхность внутренности и сожрать, угробить, перевести на всякое дерьмо наподобие заточенных для убийства багинетов и тупомордых гаубиц.