Зеркальные числа

Вот, скажем, стоят у него на полке «детские ботиночки, неношенные» – часто бывает, хотя и реже в последний век, а в последнюю треть его и подавно. Но все равно ведь плачут, и свечки ставят, и лежат в стену смотрят, а что там в стене увидеть можно, кроме черного круговорота одних и тех же невыносимых мыслей? Некоторых и закручивает ведь, и утягивает вот так. А тут приходит Копернин и покупает ботиночки.

Чем заплатит? А переберет пространство вариантов – нет, что вы, сами не пытайтесь, их не то что миллиарды, а даже больше – и выберет вам такой, где ношенные эти ботиночки, еще как ношенные. Подошва потертая, каши просят, пальчики торчат – вот ведь смех, бежал за мячом, потом сел и в носок ботинка смотрит, купили срочно новые, конечно, нога-то выросла, а эти в бак, жалко, что порвались так, что не починишь, пригодились бы еще через годик, но да, может и нет, может девочка…

Конечно, там уже будете вы – другой вы, тот, который таки поставил коляску на тормоз, не поленился закрыть заглушкой розетку и решил не греть сегодня два литра воды в чайнике, а напиться, например, квасу или холодненького сока щу-шея. Заменить его не заменишь, но Копернин вас может к нему подселить, присовокупить, хотя долго вы себя, или то, что считаете собой, там не удержите.

Грань между вариантами одного сознания тонкая, как желатиновая мембрана, а время – быстрая вода. Растворяется граница, были «вы» и «он», а станет только «он». Но у того вас, кто «он», останутся мысли – «ох, а если бы я тогда забыл закрыть окно, в последнюю минуту ведь вспомнил!?» и неприятный холодок в сердце. Это эхо того, другого, неношенного, которого и нет теперь нигде.

У вас так бывает? Ну, как знать, как знать. Копернин щурится на солнышко, чай прихлебывает.

А что он имеет с этих сделок? Это тоже объяснить не очень просто. Или просто?

Ну, скажем, душу.

Договоров с Коперниным никто не подписывал – ни кровью, ни мелом. Но если бы да, то там было бы мелким шрифтом, что «для целей данного контракта, „душой“ считается энергетический отпечаток соединения конкретного сознания с плотью, обладающей генетическим кодом AAGCTAGCTAGC по двенадцати базовым парам – (далее шестьсот страниц генома) – на ткани конкретной реальности».

То есть заберет Копернин все оставшиеся годы (био- темпоральная выгода), всю энергию от связки сознания с телом (нуклео-соматическая выгода), ну и энергию высвобожденного страдания (мета-психическая выгода). Профит! Ну и пресловутые ботиночки заберет, на полку поставит. Копернин своего не упустит.

И торговля у него не иссякнет никогда – плохо люди страдание и горе переносят, невыносимо им, когда их антропный ландшафт = ложный вакуум. Не могут, когда земля безвидна и пуста, и никто не носится над водой. И когда понятно, что смерть всем владеет. Все смертны, во всех вселенных. Ну, разве что Копернин – не очень.

– Мяу! – говорит кот, он, злодей, уже по перилам веранды ходит, хвосты трубами. – Мяу.

Копернин вздыхает, снимает с полки чугунную кастрюльку – тяжелая, синяя, диаметр 23 см, эмаль в одном месте отбита – ставит на веранду. Открывает, а там – самая лучшая кошачья поедуха, густая уха без соли. Будто нарочно так получилась. Кот радостно прыгает с перил, улица содрогается от удара, доски трещат, но выдерживают. Копернин задерживает пальцы на синей гладкой ручке. Хорошая кастрюлька.

Она ее сразу присмотрела в магазине дорогой посуды – дно толстое, можно плов готовить, если на маленьком огне, то пригорать не будет. Скол на эмали маленький, а уценка за это – большая. Заплатила, стала думать – как домой довезти, на велосипеде ведь. Засунула в рюкзак. Крышку в карман, кастрюльку – внутрь. Пока ехала, поняла, какая голодная, размышляла, что она сейчас первым делом в кастрюльке приготовит. Что-нибудь быстрое. И нежирное – а то через месяц она в свадебное платье не поместится. Куриную грудку обжарить по-быстрому, точно! Задумалась, наехала на бордюр, не удержала руль, повело под машину. Водитель-то затормозил, но она всем весом упала на спину, на кастрюльку. Расстояние между трещинами на позвоночнике – 23 см. Жениться-то он на ней все равно женился – очень любил. Трогательно было – в инвалидной коляске, в белом платье. Только ниже пояса она ничего не чувствовала, а потом и ниже груди перестала. Поначалу пыталась как-то ему компенсировать – стонала, мыщцы напрягала. Потом забила, лежала бревном, как себя и ощущала. Хочешь – трахай, потом только вымой и вытри насухо, а то противно. Есть начала много, очень много, вес попер. Когда не давали чего ей хотелось – кричала, визжала, скандалила. Муж от нее ушел через три года. Ему тоже было двадцать восемь, как и ей, и он об этом вспомнил. А она то голодала целыми днями, то жрала, как не в себя. Четыре порции Макдональса могла уговорить, а потом еще мороженого сверху. Сидела в коляске, как осоловелый прыщавый Джабба, смотрела в окно остановившимся взглядом. А потом, лет через восемь, не выдержала – продала Копернину кастрюльку.