Метель превратилась в настоящую пургу. Ветер сбивал с ног, снег залеплял глаза. «Отче Серафиме, помоги!» — взмолился отец Владимир.
— Батюшка, смотрите, огонек! — вдруг закричала Варя. — Прямо перед нами!
Тот поднял голову — яркий огонек светил им сквозь плотную завесу пурги. Не отрывая взгляда от спасительного света, они дошли до нужного места. Огонек пропал ровно над ямой. Пурга исчезла вслед за ним. Вытащив окоченевшего Никиту, спасатели по свежему снегу вернулись домой. Глядя на умиротворенную природу, было трудно представить, что только что в лесу бушевала стихия.
— Думаю, брат, метель эта не просто так на вас напала. Борьба-то еще не закончилась. Любит тебя отец Серафим. Второй раз тебе жизнь спасает. А может, и не второй. Может, мы всего и не знаем, — отец Владимир открыл дверь бани, чтобы впустить свежего воздуха. — Чем ты расплачиваться будешь?
— Напарю вас как следует, — пошутил Никита, беря в руки веник, — а там видно будет.
— Нет, брат, так не пойдет, — батюшка, надышавшись морозной свежестью, плотно закрыл дверь. — Надо уже сейчас думать, какую пользу людям ты можешь принести.
— Да какая от меня, хромого, польза? — вздохнул Никита.
— Давай-ка свою ногу, — отец Владимир усадил мальчика на лавку и уверенным движением вправил лодыжку на место. — Вот и все, больше хромать не будешь. Хотя и от хромого польза может быть. Стихи у тебя хорошие. Вот и работай в этом направлении. Развивай дар, Господом тебе данный. Через поэзию, брат, можно много света людям принести. Согласен?
Никита кивнул.
— А сейчас домоемся и пойдем благодарственный молебен Господу служить, а отцу Серафиму акафист споем.
Увидев Вариного отца на пороге кельи, Никита огорчился — ему не хотелось расставаться с пустынькой.
— Не переживай, брат. Как занятия в школе закончатся, приезжай к нам на все лето, — отец Владимир заметил расстроенное лицо мальчика.
— Мы обязательно к вам приедем, — Варя вошла вслед за отцом. — Я теперь своей жизни без пустыньки не представляю!
— И я! Я здесь столько понял! Столько стихов написал!
— А прочитай нам последнее, — попросил батюшка.
Никита с готовностью прочитал:
— Да, брат, даже не знаю, что и сказать, — растерялся отец Владимир. — Ты все-таки больше классиков читай. Но то, что с рифмой у тебя лучше, это заметно!
— А мне понравилось, — вступилась за друга Варя. — Очень философское стихотворение.
— Давайте, философы, собирайтесь и поедем, пока светло. Мне завтра на работу, а вам в школу. Благословите в путь, батюшка, — заторопился Варин отец.
На прощание отец Владимир подарил ребятам по иконке святого Серафима Саровского и его житие.
— Я в книжку листик вложил с моим электронным адресом, — сказал он Никите, — так что пиши мне и стихи присылай. Ну, храни вас Господь!
Проводить гостей пришли и монахини.
— Это вам соленые огурчики, — поставила на стол гостинец мать Клавдия.
— А это ваши любимые, с картошкой, — выложила еще горячие пирожки мать Наталья.
— Варенье из брусники, полезное и вкусное, — вручила Вариному отцу банки мать Кирилла. — Мы за вас молиться будем, и вы нас не забывайте, — добавила она.
Ребята махали в окно, пока отец Владимир с матушками не скрылись из виду.
— Какая красивая наша пустынька, — вздохнула Варя. — Приеду, попробую ее нарисовать.
— А я стихи напишу, — решил Никита.
— Ты, брат, наверное, поэтом будешь, — улыбнулся Варин отец.
Никита хотел сказать «да», но, немного подумав, ответил:
— Поживем — увидим.
Астия
Астия собирала свой Петербург. В ее коллекции были экспонаты, о которых не знали даже коренные жители — береза на крыше дома около церкви святого Пантелеймона, ангел над входом в магазин на улице Восстания, «поющий» куст барбариса в Таврическом саду. Самым ценным из них была разломанная стена старого дома на улице Восстания с частично сохранившимся интерьером кухни, напоминавшим театральную декорацию, которую забыли разобрать до конца. Остаток стены был похож на Астию — в любой момент он мог исчезнуть.
В семнадцать лет Вике поставили диагноз «лейкоз» — рак лимфы. Услышав страшное слово, она сначала не поверила, надеясь, что врачи ошиблись, но после повторных анализов сомнений не осталось. В одно мгновенье болезнь острым лезвием разрезала ее жизнь на две части: прошлое — до болезни — и настоящее, которое могло закончиться в любой момент.