К этому времени Уэллс и Сюннёве должны увезти Клаудио в больницу, оставив свой дом пустым, на что и рассчитывает Стэнли. Для проверки он громко стучит в парадную дверь и, бросив вещи на крыльце, отбегает и прячется между солнечными часами и розовым кустом, невидимый с улицы. Никто не откликается. Стэнли подходит, стучит еще раз и снова прячется. Между делом изучает надпись медными буквами по окружности циферблата. Ему требуется несколько секунд, чтобы понять, с какого места она начинается.
Так и не дождавшись реакции на стук, Стэнли быстро обходит вокруг дома, оглядывая окна: света нет нигде. Под прикрытием навеса вдоль боковой стены он добирается до кухонной двери. Водосточная труба с бульканьем извергает воду, которая по бетонному желобу направляется в сторону цветочной клумбы и образует там большую лужу. На ее взбаламученной дождем поверхности можно различить отражение конька островерхой крыши — густо-черного на фоне подсвеченного луной зеленоватого неба.
Стэнли достает из кармана куртки старый рулон малярной ленты, по краям слегка набухшей от влаги. Отрывая кусок за куском, он налепляет их на стекло в правом нижнем — ближайшем к дверной ручке — секторе оконной рамы. Покрывает стекло полностью, внахлест. Руки его окоченели, кожа на мокрых пальцах сморщилась, и дело продвигается медленно. Но вот с этим покончено; Стэнли убирает в карман остатки ленты, снимает куртку и, сложив ее вдвое, придавливает левой рукой к стеклу, а правым кулаком наносит резкий, расчетливый удар. Стекло с хрустом ломается. Несколько крошечных осколков падают на крыльцо и блестят под ногами Стэнли. Он встряхивает куртку, накидывает ее на плечи и тянет на себя ленту. Почти все разбитое стекло отделяется от рамы вместе с ней, и Стэнли кладет его у стены. Затем просовывает руку в отверстие и отодвигает засов.
Сухой и теплый воздух внутри дома насыщен странными запахами, которые Стэнли не замечал ранее, — или их ранее просто не было. Он чувствует себя как археолог, проникший в только что вскрытую древнюю гробницу. Быстро пройдя через весь дом, он вешает свою мокрую куртку на перила лестницы, открывает парадную дверь и заносит внутрь оставленные на крыльце вещи.
В туалете рядом с лестницей он вытирает голову и руки полотенцем. Потом раскрывает свой вещмешок и достает оттуда толстую пачку долларов, накопленных за последние недели, — включая те, что дал ему Алекс, и те, что он добыл мухлежом на променаде. К ним он добавляет деньги из своих карманов и, пересчитав всю сумму, делит ее пополам, насколько позволяет достоинство купюр. Получается разница в несколько долларов. Стэнли убирает меньшую часть обратно в мешок, а бо́льшую засовывает в сумку Клаудио.
Далее он начинает обыскивать дом. Первый этаж подвергается лишь беглому осмотру — здесь внимание Стэнли привлекают дробовик под кроватью в чисто прибранной хозяйской спальне да непонятные уродливые слепки, похожие на вынутые из тела органы, среди хаоса в мастерской Сюннёве, — но его главный интерес находится наверху.
В кабинете Уэллса он отодвигает засов на черной двери, однако врезной замок по-прежнему заперт. Стэнли рассматривает его вблизи. Возможно, в мастерской найдутся инструменты, с помощью которых его можно вскрыть, но это выйдет слишком грубо и безвкусно, по-любительски, да и времени на такую возню у него нет. Тем более что, по его предположениям, Уэллс должен хранить ключ где-то рядом.
Первым делом он проверяет традиционные для таких тайников места: внутренние полости в письменном столе и кресле, выдвижные ящики и пространство за ними. Замки стола открыты, как и в прошлый раз, и оба пистолета лежат на прежних местах. Уэллс не запирает свое оружие, но всегда держит запертой большую черную дверь. «Комната Синтии». Ну да, как же.
Всякий раз, склоняясь над ящиками стола, Стэнли чувствует неприятный запах, исходящий от больной ноги, которую он так и не осмотрел. Приседая, он испытывает легкое головокружение. Возможно, у него начинается лихорадка. Снаружи шумит ветер, в окна и балконную дверь бьет холодный дождь.
Стэнли садится во вращающееся кресло и, откинувшись на спинку, размышляет. Пытается мысленно вселиться в крупное, пропитанное никотином тело Уэллса, в его полную самомнения голову. Получается не очень. Он проводит пальцами по торцу столешницы, задерживаясь в тех местах, где дерево больше истерто и лак выцвел сильнее. Письмо из вашингтонской больницы, которое он видел здесь прошлым вечером, все так же лежит на столе — и, похоже, Уэллс начал писать ответ: