Зеркальный вор

Вот только знать бы, не соврал ли Уэллс насчет своей пушки; а если не соврал, то насколько он готов пустить ее в ход. Такие рыхлые жирдяи иногда бывают непредсказуемыми.

Стэнли выпрямляется, разжимает кулаки и заставляет себя улыбнуться. Уэллс глядит на него выжидающе. Застыв на мгновение, оба выглядят в лунном свете как мраморные статуи самих себя.

— Мистер Уэллс, — говорит Стэнли, — мне все-таки очень хотелось бы знать, что в вашей чертовой книге является правдой?

PREPARATIO

20 мая 1592 г.

И он, увидев в Природе изображение, похожее на него самого, — а это было его собственное отражение в воде, — воспылал к ней любовью и возжелал поселиться здесь. В то же мгновение, как он это возжелал, он это и совершил и вселился в бессловесный образ. Природа заключила своего возлюбленного в объятия, и они соединились во взаимной любви.

«Герметический корпус», трактат «Поймандр»[15]

23

Служитель одну за другой возжигает свечи, и священник открывает Псалтирь. По мере того как разгораются длинные фитили, в нише над алтарем возникает образ Девы Марии — недвижный серый силуэт на мерцающем золотом фоне. Ее глаза из стеклянной смальты ловят неровные отблески пламени, и этот взгляд кажется направленным повсюду.

Пальцы священника переворачивают листы плотной бумаги, которые пружинисто распрямляются после сгиба.

— Venite exultemus Domino iubilemus Deo salutari nostro, — читает он нараспев. — Предстанем лицу Его со славословием, в песнях воскликнем Ему.

В алтаре позади священника покоятся мощи святого Доната, а на стене за алтарем висят кости дракона, коего сей чудотворец поверг одним плевком в разверстую пасть. Потолочный свод напоминает формой перевернутый корпус корабля.

Даже в этот час, задолго до рассвета, базилика не безлюдна. В проходах перемещаются одиночные фигуры: мучимые бессонницей рыбаки, отработавшие смену стеклодувы, вдовы под вуалями, нетерпеливо ждущие второго пришествия. Некоторые преклоняют колени и бормочут молитвы. В притворе, у подножия мраморной колонны, похрапывает пьянчуга.

В южной части короткого поперечного нефа вдоль стенной кладки из неровных камней медленно движется человек. Его осторожные, размеренные шаги сопровождаются легким постукиванием трости, глаза опущены долу, к изображениям на мозаичном полу: орлам и грифонам; петухам, несущим связанную лису; павлинам, вкушающим из чаши для причастия. Восковые свечи над его головой горят чистым пламенем, и в этом свете поверхность пола с фигурными плитками из порфира и серпентина кажется зыбкой, плывучей и волнообразной, таящей под собой бездонные глубины. При ходьбе человек высоко — на манер шагающей по болоту цапли — приподнимает ноги в черных сафьяновых сапогах.

Теперь представим облик этого мужчины в колоннаде древнего собора: сухощавый и жилистый, примерно тридцати пяти лет, в черной мантии доктора Болонского университета. Раздвоенная бородка и светло-рыжие волосы подстрижены чуть короче общепринятого по моде его времени. Он не похож на большинство ночных посетителей церкви — чумазых, оборванных и завшивевших. Бархатная шапочка и строгий парчовый колет свидетельствуют как о материальном благополучии, так и о нежелании выставлять его напоказ. Судя по асимметричным и жестким чертам лица, человек этот появился на свет в результате непростых родов, а впоследствии перенес немало лишений и тягот. В нем смутно ощущается какая-то отстраненность и чужеродность, что его знакомые обычно приписывают незаурядной эрудиции либо долгому пребыванию в дальних краях; но тут они ошибаются.

— Его — море, Он создал его, — продолжает священник. — И сушу образовали руки Его.

С канала наползает туман, море сливается воедино с ночной тьмой и сквозь толстые дубовые двери дотягивается своим холодным дыханием до собравшихся в церкви. Человек в черной мантии зябко поводит плечами и направляется к выходу.

Пусть этот человек и будет тем самым Гривано, Зеркальным вором. Отдадим это имя ему. Ибо кто еще может на него претендовать?

24