Зеркальный вор

Это мальчик двенадцати или тринадцати лет. Лицо серьезное, на руках заметны мелкие шрамы — следы контактов с раскаленной печью. Кланяется уважительно и с достоинством. Взгляд — как у взрослого мужчины, и Гривано на мгновение вспоминает собственную юность: ему и Жаворонку было примерно по столько же, когда они отправились с Кипра в Падую. Но в ту пору они еще не умели держаться с такой спокойной уверенностью.

— Ты помогаешь отцу в мастерской? — спрашивает Гривано.

— Да, дотторе.

— Он также учится в школе августинцев, — говорит Серена. — Делает успехи.

Широкой ладонью он ворошит каштановые волосы мальчика. Только сейчас Гривано замечает, что у него отсутствуют кончики трех пальцев, которые завершаются многоцветными узелками рубцовой ткани.

— Тебе нравится учеба, Алессандро? — спрашивает он.

— Нет, дотторе.

Серена смеется:

— Ему больше по нраву работа со стеклом. Он считает учебу бесполезной тратой времени. Кое в чем я с ним согласен. Например, святые отцы заставляют его учить латынь и придворный язык. А зачем? Для торговца полезнее знать английский, вы согласны? Или голландский.

При этих словах мастер бросает на Гривано многозначительный взгляд, заставляющий его насторожиться.

— Это языки, на которых общается знать, маэстро, — говорит Гривано. — А торговцы хотят поставлять свои товары знати, разве не так?

— Торговцы хотят иметь дело с теми, у кого есть деньги и рынки сбыта, — говорит Серена. — Как у англичан. И у голландцев.

Пока Серена усаживается на стул, подставленный его сыном, Гривано украдкой бросает взгляд через комнату. Зеркальщик Верцелин не покинул свое место рядом с камином. Теперь он наклонился вперед и положил голову на стол, но Гривано опознает его по характерному дрожанию ног.

Серена между тем выкладывает на стол плоский сверток:

— Вы дали мне превосходные чертежи, дотторе. Очень четкие и детальные.

— Да. Только делал их не я.

Серена улыбается.

— В таком случае передайте мой поклон вашему другу-чертежнику, — говорит он и, перегнувшись через стол, понижает голос. — Я понимаю, почему ваш друг желает оставаться в тени. Не каждый возьмется за такую работу. По нынешним временам тем более.

— Хотите пойти на попятную?

— Я сделаю все, как договаривались, дотторе. Но мне придется быть особо осмотрительным при выборе помощников. Как вы знаете, с некоторых пор в патриархате набрали силу — как бы точнее выразиться? — ревнители благочестия. И рвение их растет день ото дня. За это, разумеется, мы все возносим хвалу Господу. Однако многим из нас становится не по себе, когда вещи, ранее считавшиеся безобидными чудачествами, вдруг объявляются ересью. Я сталкиваюсь с этим и у себя в мастерской. Поэтому надо быть очень осторожным. Для этой работы потребуется еще и мастер-медник, которому можно было бы доверять. По счастью, у меня есть такой на примете.

Гривано кивает и собирается ответить, когда со стороны очага доносится громкий вопль. Верцелин резко откидывается на спинку стула, вертит головой и что-то невнятно выкрикивает, а затем снова распластывается на столе. Лютнист бросает на него сердитый взгляд, но не прерывает игру.

— Он пьян? — спрашивает Гривано.

— Он безумен.

Гривано смотрит на Серену, старательно изображая удивление. Мастер пожимает плечами.

— С ними такое случается, — говорит он.

— С кем?

— С зеркальщиками. Они сходят с ума. И никто не знает почему. Возможно, это у них наследственное.

Гривано снова глядит на Верцелина. Тот перекатывается лбом по столу, расплескивая вино из стоящей тут же кружки.

— Он еще в состоянии работать? — спрашивает Гривано таким тоном, словно эта мысль только что пришла ему в голову.

Серена не спешит с ответом. Вместо этого он откидывает в стороны складки белого холста, в который завернут лежащий перед ним предмет.

Под холстом обнаруживается дыра в столешнице. То есть так кажется Гривано, но когда он наклоняется вперед, ожидая увидеть в отверстии ноги Серены, его глаза вместо этого видят потолочные балки, а затем лицо — его собственное лицо, — причем с потрясающей ясностью. Чтобы сохранить равновесие, он упирается рукой в поверхность стола.

— Смелее, дотторе. Возьмите его.

Гривано засовывает тонкие пальцы под холст и подносит зеркало к своему лицу. Оно около фута в длину при ширине в несколько дюймов, с закругленными углами — все в точном соответствии с чертежом Тристана. Стекло идеально плоское и чистое, толщина равномерная. Гривано поворачивает его к огню, чтобы проверить качество амальгамы: все безупречно. Зайчик отраженного света мечется по стене над камином и исчезает с возвращением зеркала в прежнее положение.

— Его сделал Верцелин? — спрашивает Гривано.

Серена поглаживает свою густую бороду, глядя на Верцелина.

— Сделал, — говорит он, — или, скажем так, поучаствовал в его создании.

— Оно великолепно! Не вижу ни одного изъяна.

— Да, изъянов почти нет.

— Не увидев своими глазами, не поверил бы, что в вашей мастерской могут делать столь чистое стекло.

Серена хмыкает: