Зеркало для героев

Через несколько часов подслушивания, расспросов и пары кружек отвратительного эля в портовом кабаке меня взяли на «Неподкупный» помощником кока на камбуз. Я поднялась на борт и вдохнула корабельный запах — дерево, соль, пот, рыба, мазут, порох, перегар. Второй помощник, высокий молодой офицер с очень светлыми глазами, пристально в меня вглядывался. Я нарочито шмыгнула носом, вытерла лицо рукавом и содрала болячку на щеке. Офицер — мистер Валентайн, сэр — поморщился и отвернулся.

— Умойся, — бросил он. — Через полчаса чтобы был на камбузе, покажешь свою сноровку. Тупиц и неумех на «Неподкупном» не терпят. Как, говоришь, звать тебя?

— Томас, сэр. Том Вуд, сэр.

Я бросила свою немудрящую котомку в пустой матросский рундук на нижней палубе. На дне котомки был спрятан отцовский пистолет.

На перепутье, во вселенском гаме
лишь чудом равновесие храня,
мой дом из карт колеблем сквозняками,
но нет другого дома у меня.[4]

Эту строфу я произнесу, когда доберусь до отцовского поверенного в Лондоне. Если доберусь.

Оливер

Океан, спокойный и гладкий, немыслимо синий, сливался на горизонте со спокойным и гладким, отчаянно синим небом. Солнце смотрело зло, горячо и походило на запечённый яичный желток. А ветра не было. Его не было вот уже четвёртый день, и голые мачты казались кладбищенскими крестами, а сам корабль, обездвиженный, стреноженный штилем — подраненной морской птицей с обвисшими, перебитыми крыльями.

Догнать конвой надежды оставалось мало. Капитан расхаживал по палубам мрачный, насупленный и свирепый. Офицеры старались не попадаться ему на глаза, а у матросов при виде приближающегося мистера Дьяволсона всё валилось из рук — то одного, то другого тот велел пороть за сущую ерунду. На борту поселилась тревога. В кубриках поговаривали, что капитан не в себе пуще, чем когда-либо. А ещё, что добром это плавание не закончится: у аравийского побережья рыскали в поисках морской добычи уцелевшие в семилетней войне французские фрегаты и каравеллы, из африканских гаваней выходили на промысел португальские галеоны. Встреча с теми или другими означала неминуемый бой.

Стоя у камбузной двери, Оливер Валентайн наблюдал, как сердитый подслеповатый кок Роджер О’Бройн распекает прыщавого юнгу Тома, за пару часов до отплытия нанятого ему в помощники.

Что-то в нём есть, думал Оливер, глядя на виновато топчущегося под шквалами ирландской брани неуклюжего и не слишком расторопного юнца. Что-то особенное — недаром непоседливый сэр Персиваль не вылезает теперь из камбуза и бегает за Томом, словно привязанный на верёвке. Вот и сейчас обезьяна вертелась неподалёку: строила старому коку рожи и то и дело нахально демонстрировала гениталии. Вахтенный матрос, приземистый, краснорожий силач по прозвищу Краб поглядывал на макаку с одобрением, хмыкал в пегие усы.

— Галеты, понятно тебе? — втолковывал юнге О’Бройн, распаляясь от собственного недовольства. — Какого чёрта, спрашивается, ты приволок из трюма сушёный горох, когда я сказал «галеты»?

— Оставь мальчишку в покое, Родж, — вступился за юнца сдавший вахту Краб. — Вспомни своё первое плавание. Бакборт, небось, от штирборта не отличал.

— Вот и ступай в трюм вместо него, — рассердился кок. — Заступничек выискался. Кто-нибудь, уберите же отсюда эту вонючую обезьяну! — вызверился он на выпятившего в его сторону мохнатый зад сэра Персиваля. — Будь проклят тот день, когда я согласился снова подняться на борт этой лохани!

Краб миролюбиво осклабился, подмигнул мальчишке и нырнул в люк, застучал подошвами по трапу. Оливер перевёл взгляд на юнгу, застывшего с нерешительным выражением на узком прыщавом лице.

— Краб… — позвал Том тихо, нерешительно, но матрос был уже на палубу ниже, а старик отвесил парню затрещину и толкнул в спину, погоняя обратно на камбуз.

— Не сметь за нами! — напоследок крикнул О’Бройн обезьяне. — Выпотрошу и в суп брошу!

Сэр Персиваль с обиженным криком унесся вскачь. Оливер мерил шагами палубу, высматривая на горизонте облачко, намек, надежду на изменение погоды. От резкого, приглушенного крика издалека он подскочил, но тут же перевел дыхание — черт бы побрал неугомонную макаку!

К трём пополудни от нещадной жары Оливера сморило, он решил пропустить обед и три часа проспал в своей каюте размером со шкаф, а пробудился от настойчивой колотьбы в дверь, когда уже пробило шесть склянок.

На пороге стоял хмурый, встревоженный боцман Абрахам Блау.

— У нас происшествие, — напряженно говорил он, пока Оливер ладонями протирал заспанные глаза. — Краб пропал. Вахту сдал. Вроде бы в трюм спустился за галетами. И поминай, как звали.

— Как… В трюм… — просыпаться было трудно. — Куда ж там можно деться?

Боцман пожал плечами.