Зеркало для героев

К нам снова, как было когда-то при Мегги, зачастили коммивояжеры, правда, теперь они назывались агентами по купле-продаже недвижимости. Агенты приводили с собой покупателей, которые дотошно осматривали дом, а потом праздно шатались по саду, жалуясь на инфляцию и дороговизну. В результате покупатели убирались восвояси ни с чем, а обитатели Маргариты с каждым днём становились всё более мрачными и унылыми.

Так продолжалось до тех пор, пока у нас не появился старичок-нотариус из Труро, в потёртом на локтях старомодном сюртуке, пенсне и с видавшей виды тростью.

— Позвольте, а это что? — осведомился нотариус, постучав тростью по моему постаменту.

— Садовый гном, — пожал плечами Бенедикт. — Мы зовём его Гарри Толстун. Гномов у нас семеро, Гарри из них самый старый.

Старичок протёр пенсне.

— Я видел остальных, — осторожно проговорил он. — Но меня интересует именно этот. Насколько он старый?

— Не знаю точно. Это важно?

Нотариус стянул с носа пенсне, пристально посмотрел на Бенедикта снизу вверх и сказал:

— Может статься, вы даже не представляете, насколько.

* * *

Я стою на постаменте в бодминском краеведческом музее, под стеклом. Графство Корнуолл выкупило меня за миллион фунтов стерлингов — ровно за ту сумму, которую Бенедикт просил с покупателей за поместье. Я оказался уникальным антикварным изделием, единственным сохранившимся из первой, пробной партии садовых гномов, изготовленных в мастерской рыжего шваба Филипа Грибеля. Другими словами, самым старым и самым ценным из всех садовых гномов на Земле.

Мне сто пятьдесят лет, я мудр, осторожен и осмотрителен, как и свойственно лучшему представителю моего народа. Мне есть чем гордиться, хотя и немного грустно оттого, что я уже не садовый гном, а музейный, а значит, счастья в дом больше не принесу. Да и как, спрашивается, его приносить, стоя под стеклом?

Меня отреставрировала светловолосая миниатюрная девушка по имени Кэтрин. Она часто беседует со мной, хотя и знает, что я не умею издавать звуки. Я думаю, она, единственная из всех, догадывается, что у меня есть душа. А возможно, догадывается, что, кроме души, есть и хобби.

Когда моему музейному существованию исполнилось шесть лет, Бенедикт пришёл навестить меня. Он долго молча стоял передо мной, затем провёл ладонью по стеклу.

— Спасибо, Гарри, — тихо сказал он. — Знаешь, нам тебя не хватает.

— Вам нравится этот гном? — услышал я голос Кэтрин. — Хотите, я расскажу вам его историю?

Бенедикт обернулся.

— Я знаю его историю. Этот гном раньше принадлежал мне. Но я подумал…

Он замолчал. Они с Кэтрин стояли и глядели друг на друга, а я смотрел на них и думал, что вдруг… Что вдруг мне удастся. Ещё один раз…

— Что вы подумали? — разомкнула, наконец, губы Кэтрин.

— Я… — замялся Бенедикт, — я подумал, что хотел бы выслушать историю Гарри от вас. Может быть, вы согласитесь рассказать мне её сегодня вечером?

♀ Облако в серебре Ольга Рэйн

Когда он все-таки подарил мне эту машину, я чуть с ума не сошла.

Стояла рядом в коротком открытом платье того же оттенка серебра, что и ее гладкие бока, на каблуках шестидюймовых покачивалась, рот открыт буквой «о» — вроде от потрясения. Руками всплеснула, будто это не я в его недалекую немецкую голову мысль об этой машине битый месяц кувалдой забивала — каталоги открытыми оставляла, намекала, ахала и охала, пыталась ее рисовать в блокноте — вроде как ее формы у меня из головы не идут.

Ну, добилась!

А он на красавицу мою опирается, головой своей здоровенной кивает — аж уши от гордости светятся! А на словах бу-бу-бу — мол это ничего, ерунда, вот честь быть тобою любимым — это дорогого стоит, и вот эта прекрасная попка должна прижиматься только к лучшей немецкой коже. И с двусмысленной улыбкой — цап меня за упомянутую красоту.

На беду, как раз в эту минуту из ресторана «Синяя монашка», около которого моя прелесть была припаркована, выходил самый неприятный из корреспондентов мерзейшего таблоида «Сан», Том Прик — он, наверное, даже в сортир без фотоаппарата не ходил. Тут же щелк-щелк, к выходным моя стиснутая на удивление волосатыми руками херра Флейшера задница стала украшением передовицы.

«Британская старлетка для толстого немецкого херра».

Ну, мне-то что — плохой рекламы не бывает, а такую дорогую машину в подарок получить не каждая заслуженная шекспировская актриса может. Даже наоборот — чем заслуженней, тем меньше шансов. А бедный мой Вернер тут же отправился обратно в Дюссельдорф заглаживать неизбежный семейный скандал — фрау у него была совершенно неистовая в ревности. Да так там и остался, на коротком супружеском поводке.

Но это потом было, а тогда, в тот вечер, я расплакалась от радости, очень аккуратно, чтобы макияж не поплыл.

— Ты совсем рехнулся, дорогой мой Вернер, — говорю. — Это же… это…

— БМВ 3200, — он чуть не лопался от гордости. — Сто шестьдесят лошадиных сил, четырехступенчатая трансмиссия, выпущено всего шестьсот три штуки, в прошлом году три последних, и вот…