Зеркало грядущего

– А что вы скажете насчет таких утверждений, товарищ Ефремов, – усмехнулась Анна Лазарева: – «Матери не должны потакать эмоциональным потребностям детей. Ребенок должен быть накормлен, вымыт и высушен – и этого довольно. Если ребенок плачет – не реагируйте, иначе он быстро поймет, что для привлечения вашего внимания, заботы и сочувствия, ему достаточно лишь поплакать. Излишние эмоции при воспитании – это безусловное зло». Книга Иоганны Хаарер «Немецкая мать и ее ребенок», вышла в 1934-м, свыше полумиллиона экземпляров. Настольная книга матерей рейха – там и про подростков тоже сказано, так что кто-то из объектов воспитания успел на Восточный фронт. О нет, Иван Антонович, я вас в подобных идеях никак не обвиняю – а лишь спрашиваю: у ваших воспитателей в сутках больше двадцати четырех часов будет? Как они чисто физически успеют с каждым из подопечных, и с материнской теплотой – или выйдет реально «чтоб был сыт, помыт, и довольно»? И кого на выходе получим – по немецкому примеру? В лучшем случае сухих педантов, считающих нежность к близкому непростительной слабостью. В далеком будущем люди изменятся – допустим, ну а время тоже научатся удлинять? Повторяю, я совершенно не верю, что самый лучший воспитатель физически способен уделить каждому из своих многочисленных воспитанников столько же, сколько хороший родитель. Ну а если детей на одного воспитателя будет мало – так не проще ли эту функцию на родителей возложить?

– Я тоже считаю, что в год из дома – это ни в какие ворота, – сказал адмирал Лазарев, – в кадетские корпуса и тому подобное так вообще брали уже подростков, лет в десять, двенадцать, четырнадцать. Как раз накладывается на «возраст бунта», когда родители вдруг перестают быть авторитетом, свои тайны от взрослых появляются, свои компании. Этот естественный этап развития как раз и полезно подхватить. И учителю проще – когда надо уже не формировать характер с ноля, а лишь направлять, путь указывать. И то семью не заменяет. Сам в Нахимовском отучился, и помню, как иногородние завидовали тем, кому в выходной домой, к родителям. А после, уже когда командирствовал, – вот где угодно под своими словами подпишусь, что офицеры, кто из нахимовцев, могут быть прекрасно подготовлены профессионально, но с людьми работают хуже. Для них личный состав – как оловянные солдатики, в нашем деле иногда это полезно, но часто и вредит. Это в семье отец может разъяснить индивидуально, в каком случае настоять, когда уступить, – а у этих голый устав как программа. Мне повезло, что у меня отец был очень хороший, много мне своего передать успел.

– И я с Аней согласен, – заявил Смоленцев, – вот по аналогии, я сейчас спецуру воспитываю, так могу сказать, что туда новобранца не поставишь, а лучше брать из тех, кто уже отслужил. Это как раньше рассыпной строй вводили, где каждый должен быть в какой-то мере сам себе офицер – поскольку командир за всеми просто не уследит и каждому приказ отдать не успеет. Но до того, чтобы в рассыпном строю ходить, как сейчас в спецуре, солдат уже должен что-то знать и уметь. Так и тут, подросток, он уже социализован, в него азы уже вбиты, что можно, что нельзя. И учитель, наставник – лишь общее направление дает. Иван Антонович, вот не верю я, что можно найти в массе такое количество учителей, чтобы с каждым подопечным с таким же вниманием, как хорошие родители. Плохих родителей заменить – да, можно, хоть сейчас. Но в вашем мире, как я понял, на «острове матерей» лишь ничтожное меньшинство? Кстати, а отчего только матерей, отцы разве не нужны? И я не понял, а те, кто там росли, такими же правами после пользуются, или к ним дискриминация как к неполноценным? А иначе как заставляли матерей, чтоб детей своих отдавали?

Сталин внимательно смотрел на Ефремова. И вертел в пальцах карандаш, жалея, что нет любимой трубки – но курить врачи запретили категорически, еще несколько лет назад. Вспоминал данные из представленного досье, где Ефремов изображался мягким, деликатным человеком. Случай, бывший в экспедиции ПИНа в Татарскую АССР, осенью тридцать седьмого, когда на раскопе у села Тетюши Александра Гартман-Вейнберг из МГУ внаглую отобрала у Ефремова перспективный участок – и Ефремов уступил, хотя было принято, кто провел вскрышные работы, того и территория. Но Ефремов сказал:

– Мне что-то жалко её. Пожилая женщина. Давайте отдадим участок ей, а сами уедем на Волгу. Там до костеносного слоя не так много метража снимать. Всё-таки мы мужчины.

Положим, Гартман-Вейнберг бог теперь судья – умерла она в блокадном Ленинграде. Но Ефремов, выходит, – мягкий, когда дело касается лично него, становится непримиримым бойцом, когда видит угрозу принципам. Что заслуживает уважения, но не является все ж гарантией правоты. Послушаем дальше: