Зеркало между нами

Мальчик не сказал, что в своем отряде он тоже терпел нападки с самого первого дня. Он не сказал, что прежде, чем решиться на этот шаг, он две недели наблюдал за тем, как Ворона прячется в беседке, чтобы поплакать. И конечно же, он не сказал, что сам давно планировал этот побег.

Теперь в лице новообретенной соратницы он стал кем-то сродни герою. Правда, геройство это длилось недолго. Еще засветло двух детей обнаружил егерь. Мальчик был сразу же отправлен домой, а Ворона, с воспалением легких, — в больницу. Ни о судьбе котенка, ни о судьбе нового друга, чьего имени она не спросила, Вороне так и не удалось ничего узнать. Четыре дня она провела в лихорадочной агонии, потом еще два — в мучительно бесконечном поезде по дороге домой. А потом еще несколько — дома, в стерильном блаженстве уединения.

Ворона не думала ни о чем, кроме того, что этот кошмар закончился и что больше она не увидит никого из своих обидчиков.

Но на этом история только начиналась. Близилась школа, которая отличалась от лагеря лишь тем, что в силу отсутствия такой масштабной свободы, как вдали от родителей, одноклассники не могли дать полную волю своей фантазии.

Первого сентября Ворона с большим белым бантом вошла в класс и уселась за дальнюю парту у окна. Она привыкла занимать это место в гордом одиночестве, но каково было ее удивление, когда у нее появился сосед.

Толстый. Кудрявый. В неряшливой рубашке и со щербинкой между зубами.

– Я знал, что ты в этом классе, – сказал мальчик, улыбаясь. – Еле уговорил маму перевести меня сюда. Рад тебя видеть!

__________4. СТЕНЫ ГОВОРЯТ

Мы проезжаем как минимум половину города, прежде чем я вновь обретаю способность здраво мыслить. То, что произошло, не могло произойти никак. Скорее всего, это снова галлюцинации. Разве есть другие варианты?

Помню, читала про Вавилонскую библиотеку и пыталась посчитать, сколько гигабайт памяти могло бы потребоваться, чтобы создать ее по-настоящему. Если кто-то знает и об этом, пусть мне расскажет, как отличить клиническую паранойю от вполне естественной реакции на подобные вещи.

В зажиточном квартале немало домиков, куда теоретически попасть не составит труда. Но мы выжидаем.

Юджин дает мне воды с пряниками. Потом я соглашаюсь на таблетку (вот уж не знала, что мой предусмотрительный дружок таскает их с собой).

Мы оставляем байк снаружи, а сами забираемся через дыру в заборе на заросший вереском участок. Здесь у хозяев была летняя веранда, от которой теперь остался только пластиковый стол и три красных стула рядом со сдувшимся резиновым бассейном для детей. Сам же дом отнюдь не выглядел пустынно. Напротив, плющ и вьюнок придавали темным кирпичным стенам некий готический антураж.

Юджин по-хозяйски распорядился, что настало самое время обеда. Пока он с аппетитом уминал бутерброды, я чувствовала нарастающее действие трифтазина. Сначала выключаются все ассоциативные цепочки, а потом ты самостоятельно выбираешь, думать тебе о чем-то или не думать ни о чем вообще.

Галлюцинации. Как зрительные, так и слуховые. Побочное явление постоянных рейдов в Чешир. Почти всегда я могу различать, где реальность, а где нет, но в момент сильного страха этот скилл испаряется так же быстро, как и способности к обороне.

Я подцепила этот страх в Сети, словно вирус, дремлющий в крови до поры до времени. Поначалу никто не предполагал, как это может быть опасно, но потом случилось нечто непоправимое, о чем Ткач запретил мне рассказывать. В итоге мы с Юджиным переехали на маяк, а Ткач остался в Петербурге. Надеюсь, он сможет все уладить, потому что такое безответственное, глупое и безвольное чучело, как я, на это вряд ли способно.

– Вижу, тебе лучше, – сказал Юджин тоном бизнес-тренера, который каждое утро делает себе инъекцию концентрированного мотивационного позитива. – Готова продолжить поиски?

Я поднимаю на него глаза. Мне хочется сказать так много, но в то же время та кристальная чистота безмыслия внутри не дает нарушать тишину дурацкими разговорами.

– Ну и взгляд у тебя, – фыркнул Юджин, и все его напускное моментально рассеивается в воздухе. – Ей-богу, словно из дурдома сбежала.

– Ты в дурдоме не был никогда.

Стараниями Ткача и мне удалось обойти этот опыт стороной. Поразительно, как много человек готов для тебя сделать, если ты приносишь ему доход. Он станет тебе и матерью, и отцом, и лечащим врачом, и личным поваром, и риелтором, и путеводным гидом.

– Может, расскажешь уже наконец, что там в «Посейдоне» случилось?

– Я нашла скетчбук на третьем этаже, который там не оставляла. Синий. Точно такой же, как наши.

– И что? Думаешь, кроме как у нас, в мире больше нет синих скетчбуков?

Я представила, как пытаюсь объяснить Юджину, что там было нарисовано, пытаюсь найти этому хоть какое-то объяснение, которое не будет звучать как бред. Пытаюсь подобрать слова, которыми можно прилично заменить фразу «мое отражение на моих глазах убежало от меня». Но чем больше думаю, тем абсурднее все это выглядит.

– Кира! – Юджин щелкает пальцами перед лицом. Похоже, он уже давно что-то говорит, а я не замечаю.

– А?