Зеркало Ноя

– Ну вот! Немцев прогнали, своих вертухаев поставили. Какое же это освобождение?!

– Он же сказал, что это на день-два, пока врачи нас осмотрят, потом наверняка какие-нибудь документы выправят, – почему-то стал заступаться за лейтенанта Гирш, – да и покормят…

– Не нравится мне это, – не успокаивался сосед, – было бы правильней, если бы распахнули ворота, и топай себе на все четыре стороны. Так ведь нет, что-то крутят они.

– Поживём – увидим…

Однако через день или два их так и не отпустили. Правда, кормили – трижды в день привозили кашу, картофельную похлёбку и хлеб, что позволило окрепнуть и встать на ноги. Приезжали обещанные врачи, которые осматривали людей, а тех, кто нуждался в срочной помощи, увозили в госпитали. Потом появились армейские особисты, которые дотошно выпытывали у каждого лагерника, кем он был раньше, где жил до войны, в каких частях воевал и как попал в Аушвиц.

Гирш спокойно отвечал на вопросы, потому что скрывать ему было нечего. Да, он жил до войны в маленьком местечке под Белостоком, с наступлением немцев вместе с семьёй бежал в Белоруссию, там же его и призвали в армию, не успев это сделать раньше, а родителей и младшую сестру отправили куда-то на восток – куда, он не знает. А его и двух братьев забрали в армию. В первом же бою его сапёрный батальон попал в окружение и был разбит. Он попробовал пробраться к своим, но попал в плен, откуда бежал, опять был захвачен, и тогда его отправили уже сюда, в этот проклятый лагерь смерти.

Единственный вопрос особиста немного удивил Гир-ша: как он, еврей, сумел избежать немедленного расстрела у немцев? Ведь немцы сразу отсеивали из общей массы коммунистов, политработников и евреев. Гирш пробовал объяснить, что количество пленных было такое, что немцы даже не успевали оглядеть каждого, но выборочно всё же проверяли. И он видел эти проверки, когда людей выводили из строя и расстреливали на глазах у всех. Один раз его пропустили, другой раз очередь до него не дошла, а потом их и вовсе погнали на станцию – какую, он не знает, погрузили в товарные вагоны и привезли сюда. А здесь уже евреев не расстреливали, а гоняли на работу.

На последний вопрос «как вы сумели выжить, когда столько ваших соплеменников здесь погибли?», он ответить не смог, лишь неопределённо пожал плечами. И в самом деле, как объяснишь, что чувство острой опасности до того, как он попал в плен, как-то незаметно сменилось равнодушием к своей судьбе, а бесконечные усталость и голод затушевали вообще всё человеческое, что в нём было. Да и не один он такой был, потому что подлость, обман и предательство, которые он люто ненавидел прежде, стали в бараке нормой жизни, вернее, выживания, и уже не вызывали такого резкого неприятия, как раньше. Офицер, похоже, выслушивать его совершенно не собирался, словно и без того знал всю подноготную Гирша…

Потом он вызывал его к себе ещё дважды и задавал почти те же вопросы, что и первый раз. Видно, проверял, потому что, как теперь становилось понятно, не особо доверял Гиршу и остальным его собратьям по лагерю.

– А у тебя как? – спрашивал Гирш своего соседа, возвращаясь в барак после допроса.

– Я у него пока не был, – отмахивался тот. – Да я к нему и не рвусь. Небось, все вы думаете, что вас раньше других отсюда отпустят, если с ним побеседуете? Ничего подобного…

Такое нежелание поскорее закончить все формальности Гирша удивляло. А больше всего удивляло то, что сосед, весьма неохотно признавшийся, что зовут его Михаилом, почти ничего не рассказывал о себе, зато постоянно, как дотошный особист, выспрашивал у Гирша о том, откуда он родом, где служил и как попал в плен.

– Тебе-то это зачем? – как-то не выдержал Гирш.

– Ну как… – замялся Михаил. – После возвращения домой, может, встретимся. Вот, например, возьму и в гости к тебе приеду.

– Куда? – тоскливо спрашивал Гирш и сразу грустнел, потому что понятия не имел, где сейчас его семья и где он будет жить после возвращения.

Постепенно их барак пустел. Один, а то и два раза в день к ним заходил офицер со списком и вызывал людей по именам. Остающиеся выходили на улицу и с завистью наблюдали, как отъезжающие счастливчики лезут в кузов грузовика и исчезают за воротами лагеря, который до сих пор охранялся, но уже не немцами, а русскими.

– Что они резину тянут? – удивлялся Гирш. – Погрузили бы всех и отвезли на станцию. А там мы как-нибудь уже сами добирались бы до дома.

– Где сегодня твой дом? – грустно усмехался Михаил. – Может, его уже и нет…

– Что ты предлагаешь? Тут оставаться?

– Давай вместе держаться. Так легче будет, раз уж мы столько времени продержались.

Последние его слова удивили Гирша, но он ничего не ответил. И в самом деле, Михаил появился рядом с ним только в последние дни, а раньше его не было. Но говорить об этом Гирш не стал. Чего доброго, Михаил обидится и бросит его, а одному оставаться не хотелось. Вдвоём всё-таки он чувствовал себя уверенней.

Наконец, очередь исповедоваться перед особистом дошла и до Михаила.