Зеркало Ноя

– Слушай, – шепнул он Гиршу, – когда меня вызовут, скажу им, что мы с тобой земляки и воевали вместе. Вместе в плен попали, и всё время держались друг друга…

– Зачем тебе это? – удивился Гирш. – Не хочешь рассказывать о себе правду?

– Какая им разница? Начнут тянуть время со своими проверками. А так – вызовут тебя ещё разок, ты подтвердишь мои слова, и всё в порядке. Домой раньше отпустят.

Слова приятеля озадачили Гирша, но ничего говорить он не стал. Вероятно, тот более трезво оценивал ситуацию и был по-своему прав. Что ж, нужно сказать – значит, Гирш скажет. Хотя странно всё это – придумывать то, чего не было.

Ещё пару дней бывших заключённых вывозили грузовиками с крытым верхом из лагеря. Однако до Гирша и Михаила очередь всё не доходила.

– Что они тянут? – ворчал Михаил. – Небось, всё проверяют и проверяют. Когда же им надоест?

– Смотри, я заметил, что в первую очередь вывозят тех, кто в Красной Армии был рядовым, – предположил Гирш, – а офицеров пока не трогают. Я же тебе рассказывал, что был младшим лейтенантом запаса. Просто призвать не успели, потому что я жил в Белостоке. А призвали, когда я уже в Белоруссии оказался. И у особиста это записано. А ты кем был?

– А я был рядовым. И служил в твоей роте, – усмехнулся Михаил, – ты, надеюсь, помнишь?

– Я не ротой командовал, а был заместителем командира сапёрного батальона.

– Ну да, как это я забыл? Теперь запомню.

Что-то в речах Михаила было неприятное, а что, Гирш понять не мог.

Наконец, его снова вызвали на беседу.

На сей раз с ним разговаривал не один пожилой капитан, как это было раньше, а целых трое офицеров, да ещё у дверей стояло двое солдат с винтовками.

– Присаживайтесь, – сразу без приветствия сказал моложавый подполковник с кругами под глазами, вероятно, от недосыпания, – разговор будет долгий, и ещё неизвестно, чем он закончится.

Гирш недоумённо пожал плечами и присел на низкую табуретку посреди комнаты.

– Итак, расскажите снова о себе. Как вы выходили из окружения, кто был с вами, как попали к немцам. Короче, всё очень подробно, и постарайтесь ничего не упустить.

Странно было, ведь он уже рассказывал обо всём несколько дней назад, и это тщательно записывалось армейским писарем, теперь же его слушали трое, но чувствовалось, что слушают невнимательно, однако, когда он стал рассказывать о своём пленении, тройка оживилась.

– Как звали немецкого офицера, который беседовал с вами? Какое у него армейское звание?

– Откуда я знаю! Со мной лично никто не беседовал. Все мы в общем строю стояли. Наоборот, я даже уклонялся от личных бесед, потому что немцы сразу поняли бы, что я еврей, и расстреляли бы.

– Но ведь не расстреляли же, как многих других? А выискивали евреев, насколько мы знаем, довольно тщательно, – подполковник невольно хмыкнул, – даже штаны кое-кому снимали, чтобы проверить, есть ли обрезание. Было такое?

– Было, – насупился Гирш, – только нашего брата, военнопленного, скопилось столько, что не успевали со всех штаны снимать. Когда темнело, сразу в котлован сгоняли гуртом, даже не пересчитав, чтобы не разбежались, а тем временем новых подгоняли и к нам спускали. Утром всё начинали заново. Кому не повезло, тех сразу, не отводя далеко, расстреливали…

– Значит, вам повезло, я правильно понял? А потом перегоняли, не пересчитав и не проверив, за много километров, и вы прошли несколько таких пунктов? Как же вам всё это время удавалось скрываться?

Гирш помотал головой и вдруг разозлился:

– Вы на внешность мою посмотрите – я белобрысый, глаза серые – сильно похож на еврея? А немцы штаны снимали с тех, у кого внешность подходящая. Сюда и кавказцы-мусульмане попадали, за евреев их принимали. Как они ни кричали, что не евреи, всё равно расстреливали.

– И вам, еврею, значит, повезло, – настойчиво повторил подполковник, – очень интересно…

Он медленно встал из-за стола, обошёл вокруг сидящего на табуретке Гирша, потом вытащил из пачки, лежащей на стопке бумаг, папиросу и неспешно прикурил.

– Что вы от меня хотите? – спросил Гирш, успокаиваясь. – Об этом вам могут многие рассказать. Здесь почти все попали в плен так же, как и я.

– Все, да не все. Ведь вы же были советским офицером? А офицеров сразу отделяли от солдат. Почему же вы оказались не с ними, а вместе с солдатами?

– Как мы только попали в плен, я сразу понял, что меня ничего хорошего здесь не ждёт. Поэтому снял солдатскую гимнастёрку с убитого и надел на себя. А свою офицерскую выбросил. И документы тоже.

– Схитрил, значит… И никто из ваших подчинённых этого не видел?

– Видели, наверное, но кому надо было об этом немцам рассказывать? Так многие офицеры поступали.

– Ваш напарник Михаил это видел?

– Наверное, видел.

– А вот он нам сказал, что нет.

– Ну, наверное, в тот момент, когда я переодевался, его не было рядом… Но, извините, какая разница? Зачем вы об этом спрашиваете? Разве это важно сегодня?