Зеркало Рубенса

Потом он понял: из-за возможного соглашения и перемирия между Фландрией и Голландией Франция могла стать сильнее. Заговорщики обещали французам, что в случае успеха им отойдут спорные территории, Англия же не желала этому способствовать. Масштабное предательство Жербье для голландца обернулось солидным денежным вознаграждением и еще большим почетом в Лондоне. Для Рубенса же деятельность Жербье имела иные последствия: когда художник наконец вернулся из Англии в Антверпен (они так и не встретились с Жербье в Лондоне, разминулись), репутация Рубенса среди фламандских аристократов мало отличалась от репутации предателя Жербье. Общаться с ним на родине из благородных людей соглашались только эрцгерцогиня Изабелла и испанский министр Куэва.

Все плохое – одно к одному!

Спустя полгода после второго замужества Сусанна Фоурмент умерла во время эпидемии.

Страдал ли он, получив известие о смерти Сусанны? Годы спустя, когда он думал о своих чувствах того времени, ему казалось, что гораздо сильнее его потрясло то, что она предпочла другого, не дождалась. Все, что произошло с ней потом, было словно продолжением того ее поступка.

Для него она умерла, когда вышла замуж во второй раз.

Но сейчас ему казалось иначе: она вообще не умерла! Сусанна постоянно, всегда была рядом, он разговаривал с ней, она возникала в его новых картинах…

Когда ему в конце концов позволили оставить Лондон, по дороге домой Рубенсу пришлось еще задержаться в Брюсселе, отчитаться перед эрцгерцогиней. И в полной мере почувствовать презрение местных аристократов – герцога Арсхота, например, самого знатного и самого чванливого. Мудрая эрцгерцогиня затеяла торговые переговоры с Голландией и поручила Рубенсу быть ее советником, понимая, что опыт и ум Рубенса могут быть полезными Фландрии. Но кичливые фламандские бароны вбили себе в голову, что он, Рубенс, будет шпионить за ними!

– Мало было герцогу оскорбить меня в Антверпене, так и в Гааге Арсхот внушал каждому, с кем общался: «Мы не нуждаемся в художниках!»

Рубенс вскочил и тут же вскрикнул от боли.

– Эта зависть вечная: из-за того, что эрцгерцогиня питала ко мне – только ко мне! – безграничное доверие. И потом – она же объяснила герцогу, что я не собираюсь следить за ними! Много чести, чтобы великий Рубенс хотя бы смотрел в их сторону! У меня же опыт, будь я там, еще неизвестно, как бы повернулась история. А так – где вы сейчас, монсеньор Филипп д'Аренберг герцог Арсхот?! В мадридской тюрьме, и не выйдете оттуда! А я – в собственном замке, есть разница?! – громко вопрошал Рубенс серую птицу – маленькую, с оранжевым хохолком на голове, которая таращила на него бусинки-глаза, мелко прыгая по каменной кладке окна.

– «Мы не нуждаемся в художниках!» Они что, перепутали меня с этим Жербье?! Все нуждаются в Рубенсе, все нуждаются! Кыш отсюда! – Рубенс замахнулся на птицу. Птаха не испугалась, не улетела, только быстрее закрутила головой. – В моей стране, для которой я сделал больше, чем любой из них! Кыш! Вы не смеете!..

Он вернулся в Антверпен – и увидел младшую дочь Фоурментов, шестнадцатилетнюю Елену.

Он сразу понял, что эта маленькая тихая девушка – его сокровище, воплощенная молодость, его будущая жизнь. Он влюбился.

Потому ли, что она была похожа на Сусанну?

Сначала он не думал об их сходстве, настолько был ошеломлен возможностью обладать юной Еленой. Это было просто чудесно! Рубенс посватался немедленно, настоял на скорой свадьбе. Замок Стеен с угодьями, особняк на канале Ваппер – самый дорогой дворец в Антверпене, кроме того – восемь домов с участками, четыре фермы – на берегу Шельды, в Брабанте, в Экерне и в Брюгге. А в придачу – драгоценности, ткани, ценные бумаги без счета – вот чем он владел!

Все это он положил к ногам своей маленькой богини.

Теперь у них с Еленой четверо общих детей, он живет ради семьи и своих картин, которые пишет без заказа – для себя, ради удовольствия писать жену. Ему не нужна помощь учеников, чтобы писать свою Елену Прекрасную!

Елена до свадьбы была нежным подростком с ангельским лицом, еле слышным голосом и робким характером. Честно говоря, он вообще не замечал, есть ли у Елены какой-нибудь характер, он лишь любовался ее молодостью…

Рубенс обожал наряжать жену. Да, они почти не разговаривали, об искусстве – никогда, но ему этого и не хотелось. Он жаждал показать ей мир, подарить ей его, быть для нее единственным источником любых знаний о жизни! Как на картине «Сад любви»: он нежно ведет ее в земной рай, свою Еву. Tabula rasa. А что в этом плохого? И почему это обидно?

«Разве возможно, изображая любимую женщину, ее тело, не любить всем сердцем и ее душу? Ведь Господь создал нас так, что наша плоть одухотворена. Мы с Еленой – единое целое, чета, и это чудо! Пожалуй, надо завтра же ехать в Антверпен и объяснить ей это. Да и сыро становится в замке, опасно для моей подагры…»

– Карета господина Жербье въехала во двор! – сообщил бдительный Лукас Файдербе.

Рубенс опомнился:

– Живо принеси парадную золотую цепь, Лукас.