Зеркало времени

– Ну, что Ирина Яковлевна? За мастихин? Почему сегодня не захватили свой этюдник? Вижу-вижу: уже чешутся руки очередную селедку изобразить на пленэре? Не думайте: пленэр я и до вас знал – все-таки об импрессионистах наслышан и в Кэ-д-Орсэ не один раз побывал… Чуете, какая культурная основа… Перед вами не просто вояка или, скажем, академик, а культурный представитель трудовой интеллигенции…

– Кстати, почему бы нам с вами не поработать? – оживилась художница.

– Да ну, тоже выбрали натуру… Вы кого помоложе рисуйте или, там, свои натюрморты… это интересно и для музеев и для истории, – брюзгливо заворчал он, пытаясь скрыть охватившее его смущение, о котором он давным-давно позабыл.

– Послушайте, именно для истории и следует писать вас – в мундире и при всех регалиях… Вы же обладатель уникальных наград… Давайте в следующий приезд здесь под яблонями и напишем ваш парадный портрет. Да, да, я знаю, чего вы боитесь – моего блудливого мастихина. Всегда-то он вносит в мои работы отсебятину, а уж портреты вообще редко когда ублажают натуру. Но вы же эстет, вы выше обывательского взгляда на искусство. Да к тому же вы – Герой! Вам ли бояться моего мастихина! А? Рискнете?

– Ну-ну, не так темпераментно… Надо обдумать… как-нибудь потом, может, я буду лучше выглядеть…

Он давно чувствовал себя неважно, но не считал нужным осведомлять об этом друзей и знакомых. Ему хотелось видеть себя тем молодым лейтенантом, каким он появился в Москве после войны. Вот тогда бы его написать… Это бы стоило сохранять для потомства… А сейчас – что уж там… Тем более, ее лукавый мастихин не делал снисхождения никому.

В возникшей паузе стали слышны птичьи голоса, стук по железу – недалеко чинили крышу; где-то вдали лихорадочно бухали по чему-то деревянному, – звуки в весеннем воздухе плыли, как птицы – казалось, их можно было разглядывать. И в этом благостном покое раздался мягкий неторопливый голос ее мужа: «Художница пачкала красками траву…». И, когда прозвучало: «я вздрогну, я сдамся…», он, смеясь, пробурчал: «Давно уж сдался…».

– Андрей Викентьич, вы потрясающе читаете стихи… какая память прекрасная. Я когда-то Асеевым Николаем увлекался… считал его лучшим поэтом. Ну, этот ваш любимец – Маяковский, который задрав штаны, бежал за комсомолом, не вызывал у меня добрых чувств. Так – шантрапа. А это кто? Не из их ли породы?.

– Это – Пастернак – он совсем из другой породы. Да и Маяковский не родня Есенину. Это Есенин штаны задирал, а Владимир Владимирович без всякой натуги пел «аллилуйя» новому строю. Уж это-то вы должны помнить?: «И я, как весну человечества, рожденную в трудах и в бою, пою мое отечество, республику мою» – Это вам тоже не «Шаганэ ты моя, Шага-нэ…». Они с Маяковским – не близнецы и даже не братья. Но я с вами согласен, Асеев хороший поэт, – как-то мягко и недемонстративно выкладывал мелкими порциями свои неисчерпаемые знания Андрей Викентьич. Он очевидно превосходил и свою жену, и их друга обширностью знаний практически во всех сферах человеческой деятельности. Но обнаруживал это каким-то не обидным для других способом. Собеседникам же казалось, что все это давно всем известно, хотя услышали они об этом сию минуту и именно от него.

– «Солнце низэнько, вечер близэнько…», – неожиданно тихонько пропела Ирина Яковлевна, – не пора ли, братцы, и в Москву. Как ни долог весенний день, а темень все-таки грядет, да и на дорогах будет черт-те что твориться…

– На посошок… на посошок! – взбодрился хозяин.

– Коньяком как будто не пьют отвальную.

– А мы выпьем – создадим прецедент, – весело засмеялся он, радуясь легкости, с которой ему удалось преодолеть словесный порог в виде «прецедента». «Знать, есть еще порох в пороховницах», – подумалось ему, а вслух он победно воскликнул: «Еще Польска не сгинэла!».

Интересно, поедет она с ним или не решится, – вертелось у него в голове, пока они, вопреки всем европейским обычаям и правилам хорошего тона, с неожиданной живостью завершали трапезу остывшей картошкой и солеными огурцами.

– Андрей Викеньтьич, ну так как мы с вами поладим? Отпускаете со мной жену в вольное плавание? Всего на недельку? Может, на условиях краткосрочной аренды сдадите? Верну в целости-сохранности – в каком виде сдали, в таком получите… Ну, как?

Он ужасно нервничал – ему позарез нужно было, чтобы она поехала. Рассчитывать ему было не на что. Он это знал. Ему просто хотелось, чтобы она поехала в то место, где он был молод. Где вместо уже пережитого будущего был розовый туман. Тогда в этом будущем для нее не было места: она еще не осуществилась. Теперь же ему хотелось примерить ее нынешнюю к нему тогдашнему. Он и сам понимал, что все это глупость, блажь.

Судя по выражению лица, она понимала нелепость затеи. И вдруг сказала:

– Поехали. За неделю, думаю, мой дом не развалится… А об арендной плате поговорим позднее. Да, вот хоть бы натурщиком поработаете. Ну-ну, не пугайтесь – в форме…

– Вы это серьезно?

– Вполне.

– А вы что скажете, Андрей Викеньтьич?