Zettel

522. Едва ли мы стали бы спрашивать, что подразумевает крокодил, когда, разинув пасть, подбирается к человеку. И мы объяснили бы это так: крокодил не умеет думать, и поэтому, собственно, здесь не может быть и речи о каком-либо подразумевании.

523. Забудем полностью о том, что нас интересует душевное состояние боящегося. Несомненно, при определенных обстоятельствах нас может также интересовать его поведение как признак будущего образа действия. Следовательно, почему у нас не должно быть слова для этого?

Теперь можно было бы спросить, в самом ли деле это слово касается лишь поведения, лишь телесных перемен. И это мы могли бы отрицать. Мы абсолютно не заинтересованы в том, чтобы так упрощать употребление этого слова. Это касается поведения при определенных внешних обстоятельствах. Если же мы рассмотрим эти обстоятельства и это поведение, мы скажем, что некто есть….. или обладает…..

524. Можно дать такое понятие страха, которое применялось бы только по отношению к животным, то есть было бы дано только через наблюдение. Ты же не хочешь сказать, что в таком случае понятие не имело бы никакой пользы. Глагол, который приблизительно соответствовал бы слову «бояться», тогда не имел бы первого лица, и никакая его форма не являлась бы высказыванием о собственном страхе.

525. Ну, я хочу сказать, что люди, которые используют такое понятие, могут и не уметь описывать его употребление. Даже если бы они и сделали такую попытку, то, вероятно, они дали бы совершенно недостаточное описание. (Как и большинство людей, когда они пытаются верно описать использование денег.) (Они не подготовлены для такой задачи.)

526. О том, кто в таких-то и таких-то обстоятельствах ведет себя так-то и так-то, мы говорим, что он грустит. (Даже о собаке.) В этом отношении нельзя сказать, что поведение является причиной грусти; оно есть ее признак. Назвать это поведение воздействием грусти также было бы небезупречным. – Когда человек так говорит о себе (что он грустит), он не укажет в качестве причины грусти свое грустное лицо и тому подобное. Но как быть с этим: «Опыт научил меня, что я становлюсь грустным, стоит мне лишь загрустить, и т. д.»? Это могло бы означать двоякое. Во-первых: «Стоит мне, скажем, потакая легкой склонности, позволить себе так-то держаться и так-то вести себя, как я оказываюсь в таком положении, что должен и впредь так себя вести». Ведь может быть так, что зубная боль усиливается от стонов. – Во-вторых, такое предложение, однако, могло бы содержать спекуляцию о причине человеческой грусти, согласно которой тот, кто был бы в силах каким-либо образом вызывать определенные телесные состояния, мог бы заставлять людей становиться печальными. Но здесь трудность состоит в том, что человека, который всегда, в любых обстоятельствах, выглядел бы и вел себя грустно, мы не станем называть грустным. Конечно, если такого человека мы обучим фразе «Я грущу», и он постоянно, с выражением тоски, будет произносить ее, то эти слова – как, впрочем, и остальные знаки – утратят свой нормальный смысл.

527. Разве это не так, как если бы хотели представить себе выражение лица, которое не было бы способно на постепенные, трудноуловимые перемены, но имело бы, скажем, пять фиксированных положений; при перемене одно положение переходило бы в другое рывком. Была бы тогда, например, эта застывшая улыбка действительно улыбкой? А почему нет? – Мы называем «улыбкой» гримасу в обыденной игре гримас. – Возможно, я не смог бы отнестись к ней так же, как к улыбке. Например, она не вызвала бы улыбку у меня самого. Хочется сказать: «Ничего удивительного. У нас это понятие существует в этих обстоятельствах».

528. Вспомогательная конструкция. Племя, которое мы хотим поработить. Правительство и наука уверяют, что у людей этого племени нет души; так что их можно использовать для любых целей. Естественно, мы все равно интересуемся их языком; ведь мы хотим, например, отдавать им приказания и получать отчет об их выполнении. Мы также хотим знать, о чем они говорят между собой, так как это связано с их поведением в иных ситуациях. Но мы также должны поинтересоваться тем, что у них соответствует нашим ‘психологическим проявлениям’; ибо мы хотим, чтобы они были способны выполнять работу; поэтому для нас важно, каким образом они проявляют боль, недомогание, депрессию, жизнерадостность и т. д. и т. п. И вот, мы обнаружили, что этих людей можно успешно использовать в качестве объектов физиологических и психологических экспериментов, поскольку их реакции – включая речевые реакции – во всем подобны реакциям одушевленных людей. Обнаружилось также, что с помощью метода, весьма близкого нашему ‘обучению’, этим существам можно привить наш язык, вместо их собственного.