Zettel

542. Мы бы «поставили телегу впереди лошади», если бы дали такое объяснение: мы заботимся о другом человеке, поскольку, движимые аналогией с собственными переживаниями, верим, что он тоже испытывает болевые ощущения. – Вместо того чтобы сказать: узнай из этой поучительной истории о человеческом поведении – из этого использования языка – некоторое новое измерение[73].

543. Мое отношение к этим явлениям есть часть моего понятия.

544. Когда мы сообщаем врачу, что испытываем боль, – в каких случаях полезно, чтобы он представил себе определенную боль? – И не произойдет ли это весьма разнообразными способами? (Настолько разнообразными, насколько можно вспомнить свою боль.) (Знать, как выглядит человек, [испытывающий ту или иную боль].)

545. Предположим, некто следующим образом объясняет, как ребенок обучается употреблению слова «боль»: когда ребенок ведет себя в определенных обстоятельствах так-то и так-то, я думаю, что он чувствует то же, что в таких случаях чувствую и я; а коли это так, ребенок ассоциирует слово со своим чувством и употребляет слово, когда это чувство возникает вновь. – Ну и что объясняет это объяснение? Спроси себя: – Какого сорта незнание оно ликвидирует? – Быть уверенным, что другие испытывают боль, сомневаться, так ли это, и т. д., ‒ все это многообразные варианты естественного и инстинктивного поведения по отношению к другим людям, и наш язык является лишь вспомогательным средством и некоей добавкой к такому поведению. Наша языковая игра это расширение более примитивного поведения. (Ибо наша языковая игра есть поведение.) (Инстинкт.)

546. «Я не уверен в том, что он чувствует боль». – Тот, кто говорит это, всякий раз колет себя булавкой, чтобы слово «боль» наполнялось в его душе живым смыслом (он не должен довольствоваться одним только представлением) и чтобы знать, что именно он ставит под сомнение у другого! – Укрепится ли он тем самым в ощущении осмысленности своего заявления?

547. Итак, он испытывает настоящую боль; и обладание ею как раз и является тем, что он ставит под сомнение у другого. – Но как он это делает? – Это все равно, что сказать: «Вот стул. Ты его хорошо видишь? – Прекрасно; – Ну, а теперь переведи его на французский!»

548. Итак, он испытывает настоящую боль; и теперь знает, что именно должно вызывать его сомнение по отношению к другому. У него есть предмет и нет никакого ‘поведения’ или чего-то подобного. (И вот теперь!) Чтобы сомневаться, испытывает ли боль другой человек, ему нужно понятие ‘боль’, а не сами боли.

549. Называть проявление ощущения утверждением – значит вводить в заблуждение, потому что в языковой игре со словом «утверждение» связываются ‘проверка’, ‘обоснование’, ‘подтверждение’, ‘опровержение’ утверждения.

550. Чему служит высказывание: «Я определенно испытываю нечто, когда испытываю боль»?

551. «Аромат восхитителен!» И никакого сомнения в том, что восхитителен именно аромат?

Так это свойство запаха? – Почему бы и нет? Ведь может быть свойством десяти то, что оно делится надвое и является числом моих пальцев.

Но возможен язык, в котором люди просто закрывают глаза и говорят: «О, этот аромат!», и не существует субъектно-предикатного предложения, эквивалентного этому восклицанию. Это восклицание как раз и является ‘специфической’ реакцией.

552. Хочется сказать: к языковой игре со словами «он испытывает боль» принадлежит не только картина поведения, но и картина боли. – Здесь, однако, следует быть осторожным: Подумай о моем примере относительно приватных таблиц, которые не принадлежат к игре. – В игре впечатление ‘приватной таблицы’ возникает через отсутствие таблицы и через подобие этой игры той, что играется с таблицей[74].

553. Поразмышляй вот над чем: Мы часто употребляем выражение «Я не знаю» весьма причудливым образом; например, когда говорим, что не знаем, в самом ли деле один человек более чувствителен, чем другой, или всего лишь сильнее выражает свои чувства. Неясно, какого рода исследование помогло бы разрешить этот вопрос. Конечно, проявление чувств окажется здесь совсем небесполезным: Мы хотим сказать, что определенно могли бы сравнить между собой чувства А с чувствами В, но условия для сравнения А и С сбивают нас с толку.

554. Мы обращаем внимание не на то, что внешняя очевидность делает чувство другого человека ((то есть внутреннее)) лишь вероятным; но лишь на то, что это принимается за очевидность, доказывающую что-то важное; что мы основываем суждение на очевидности этого рода и, следовательно, такая очевидность имеет в нашей жизни особое значение и проявляется через понятие. ((‘Внутреннее’ и ‘внешнее’, картина.))

555. ‘Неопределенность’ касается как раз не отдельного случая, но метода, правил очевидности.