Жадина

— За разговор все не исправить и не решить. Но мы начали. Лучше расскажи, как все прошло у вас.

Я хмурюсь, смотрю на своих друзей.

— Это долгая история, — говорю я. — Но я ее расскажу. Попозже.

Мы приходим туда же, откуда парфянская часть наших приключений началась — в столовую. Странно видеть Кассия, сидящего на подушках. Он мрачный, а когда видит Юстиниана, то еще больше мрачнеет, но выражение его лица все же выдает затаенное волнение.

— О, все же вернулся. Я подумал: отправить сопляков на самоубийственное задание — отличная идея! Может, не придется больше видеть твою морду! Но нет, не повезло. Это, кстати, странно. Мне обычно всегда везет. Может, на тебя сейчас что-нибудь свалится?

И тут я понимаю, как похожа манера говорить у Кассия и Юстиниана. Они говорят о разном, но одинаково. Кассий кажется мне настоящим отцом Юстиниана, хотя они вовсе не похожи внешне.

Санктина и Грациниан стоят, я вижу, что они держатся за руки, впиваясь ногтями друг другу в кожу.

— Все в порядке, — говорит Ниса. — Рады?

— Пшеничка, милая, мы так любим тебя!

Санктина сохраняет молчание. Лицо ее ничего не выражает. Но, учитывая обычное содержание ее реплик, молчание и есть проявление любви.

Ниса хмурится, потом говорит:

— Несите шприц.

Санктина проходит мимо. Я вижу, как она едва заметно касается пальцами макушки Нисы. Так осторожно, словно Ниса сделана из хрусталя. Грациниан смотрит Санктине вслед. Думаю, она уходит не случайно. Они с мамой встречаются взглядами, но очень ненадолго.

Мы все садимся на подушки, и я глажу мягкие кисточки на их уголках.

— Ну! — говорит Кассий. — Хочу историю! Я сюда ради этого приехал! И еще, потому что Аэций сказал, что, может быть, мы будем убивать!

— Я такого не говорил, ты себе это придумал, чтобы мотивировать себя на поездку.

Мы сидим вокруг стола без ножек и ждем, все нервничают, и когда Санктина возвращается со шприцом, я вздрагиваю.

— Теперь давайте сделаем это побыстрее, — говорит Офелла. Она достает флакон, сильное, синее свечение кажется мне удивительно красивым. Мне приятно от мысли, что оно окунется в Нису и спасет ее, и нас всех.

Шприц большой, с золотым поршнем и цилиндром из тонкого стекла.

— О, это шприц моего прапрапрапрапрадеда! Ему вырвали зубы за одну неприятную махинацию с финансами! И до сих пор не позволяют их отрастить. Но он, к счастью, уже не пользуется этой антикварной вещичкой, купил себе современную капельницу с рычагом. Я думал, мы его выбросили.

— Нет, Грациниан, ты сказал, что он дорог тебе, как память!

— Совсем забыл!

Они оба смеются, приобретая нечто человеческое, и я понимаю, что они рады. Офелла берет шприц, кажется, она волнуется еще больше оттого, что шприц антикварный, красивый и явно дорогой.

Все, кто сидел, встают. Это происходит не потому, что момент торжественный или заиграл гимн. Просто все волнуются и усидеть на месте никак не получается. Кажется, мы еще больше раздражаем Офеллу. Наверное, если бы здесь не было папы и мамы, она бы всех выгнала, даже Кассия выгнать бы не побоялась, а тем более двух вечных, кровоядных существ.

Офелла осторожно открывает флакон, и я понимаю, что это самый напряженный момент из всех, гораздо напряженнее побега из дома Нисы, путешествия к изгоям, пробуждения в подземном саду и даже разговора с Матерью Землей.

Офелла тоже так чувствует, поэтому движения у нее медленные и осторожные. И хотя мы не столпились над ней (все стоят как можно дальше, почти у стен) Офелле от этого не легче.

— Ниса, — говорит она. — Подойди.

Но Ниса не подходит, пока Офелла не набирает полный шприц светящейся жидкости. Она вязкая, ничем не пахнет, и в шприц помещается все, что было во флаконе. Ниса говорит:

— Фу, гадость какая.

— Да, — говорит Офелла. — Приятного мало.

Наверняка, она радуется, что синие слюни скоро исчезнут из ее жизни навсегда. Ниса говорит:

— Пожелайте мне удачи.

Но говорю только я.

— Удачи!

Все остальные стоят неподвижно, смотрят, и момент оттого кажется невероятно торжественным, а он на самом деле вовсе не такой. Просто все боятся. Грациниан и Санктина снова хватаются за руки, папа обнимает маму, Кассий складывает руки на груди, а мы с Юстинианом стоим к Офелле ближе всех, даже чуть наклоняемся к ней.

Ниса садится перед Офеллой, подставляет руку и закрывает глаза. Вовсе не потому, что ей может быть больно. Офелла прикусывает губу. Наверняка, она чувствует себя еще хуже, чем на экзамене.

— Главное, найди вену, — говорит Юстиниан, а я говорю ему:

— Тшшш. Хватит издеваться.

И, наверное, он и вправду понимает, что хватит, потому что замолкает, и тишина становится напряженной, готовой зазвенеть. Офелла не выпускает из шприца воздух, как в фильмах, наверное, потому, что для Нисы это совсем неважно. И еще потому, что ни капли драгоценной жидкости нельзя потерять.

Вправду драгоценной. Сапфировой. Когда кончик иглы исчезает в руке Нисы, я понимаю, что разучился дышать. Мне странно, голова кружится, и все вокруг кажется нереальным, словно все онемело, и я онемел вместе со всем.