Жак-француз. В память о ГУЛАГе

В 1964 году Жак делает первый шаг к осуществлению мечты, которую вынашивал больше двадцати лет, – вернуться во Францию. «Сперва я помалкивал о том, что хочу уехать из Польши. Это желание поддерживало во мне волю к жизни, но я его скрывал. Как всегда, мой расчет был на терпение. Во всяком случае, так у меня бывало с большими замыслами, потому что в повседневной жизни я легко раздражался. Когда меня взяли на работу в университет, мне дали стажировку на пятнадцать дней в Гренобле и визу на тридцать дней. Поэтому я смог половину времени провести в Париже; я остановился у друзей моих польских друзей и занялся поисками родных. Почему я не попытался попросить во Франции политического убежища? По той же причине, по какой несколькими годами раньше не стал об этом просить в московском посольстве. Я не хотел выглядеть как человек, который сам себе вырыл яму. Пока у меня все было хорошо, я чувствовал себя героем, борющимся с капитализмом. И теперь, когда я влип, мне неловко было просить помощи у этого самого капитализма; ведь взгляды мои изменились! Я наконец понял, что капитализм, по-прежнему, на мой нынешний взгляд, далекий от совершенства, всё же бесконечно гуманнее, чем наш прекрасный и возвышенный замысел, логически приводящий к той системе, которую на своей шкуре в течение многих лет изучали я и тысячи моих товарищей. Я надеялся, что найду родню во Франции и вновь стану французским гражданином: в этом случае я не окажусь ярмом на шее у этого самого капитализма, который так стремился разрушить!»

На этот раз Жаку не удалось разыскать родственников, но позже кровную родню заменили ему такие исключительные люди, как его друг Альбер, переводчицы и сотрудницы, основательница фонда «Друзья Жака Росси». А в дальнейшем друзья и знакомые из французского посольства в Польше сумеют разыскать в архивах актов гражданского состояния выписку из свидетельства о рождении матери Жака. Тогда и выяснится, к его удивлению, что его мама, родившаяся в Бур-ан-Брессе, была дочерью ремесленника и выросла в куда более скромной среде, чем та, где Жак жил с ней в детстве. Кроме того, он узнает, что единственная сестра его матери незадолго до войны уехала в Аргентину, чтобы преподавать там французский. Но семейные разыскания отступили на второй план: главное – это потрясение от первой встречи с Францией после тридцати лет отсутствия, да еще какого!

«Мне просто не верилось! Всё время мне представлялось, что какие-нибудь препятствия не дадут мне добраться до цели назначения. Я сжался в комок в кресле польского самолета Варшава – Париж. Мой сосед, молодой человек лет тридцати, смотрел на меня с некоторой снисходительностью: ведь мне было уже за пятьдесят и я был не похож на важную персону. Он повернулся ко мне и спросил, в первый ли раз я лечу во Францию. Я ответил, что уже бывал там, но очень давно. Он поинтересовался, когда именно.

– Лет тридцать тому назад.

– Ну, вы не узнаете Францию! Я летаю туда регулярно раз в полгода и каждый раз вижу, как она меняется.

Он хотел, чтобы я почувствовал, какая он важная шишка. Для поляка летать дважды в год во Францию было необычно. Возможно, это был секретный агент. Хотя это мог быть инженер, путешествующий в рамках промышленного контракта, или ученый, направляющийся на конгресс. Так или иначе, он дал мне понять, что знает Францию как свои пять пальцев, а я принял это смиренно».

На пересадке в Цюрихе Жак вышел из самолета размять ноги. У него была с собой французская мелочь, подарок польских друзей, которые в последний раз были во Франции в 1940 году. На прилавке он заметил какие-то лакомства, какие-то газеты свободного мира… «Монд». «Я знал, что здесь принимают французские франки. Я достал горсть мелочи.

– Месье, это же сантимы!

Мне было очень стыдно за свое невежество и бедность, я долго извинялся. Я был совершенно сбит с толку. А потом я вернулся в самолет и каждую секунду ждал объявления по громкоговорителю: “Месье Росси, просим вас подойти к контролю”… Но нет, самолет, вопреки моим опасениям, летел вперед.

Наконец он приземлился на посадочной полосе аэропорта Бурже, и я, Жак Росси, не сгинувший в Сибири, ощутил под ногами французскую землю.

Проходя через контроль, я имел дело с двумя полицейскими, один из них был белый, другой чернокожий, они болтали между собой и не обратили на меня никакого внимания, чему я был рад, тем более что их дружелюбная болтовня соответствовала моим убеждениям о равенстве рас. Один из них привычным жестом взял мой паспорт, скользнул по нему взглядом и проштамповал без малейших колебаний. Я в себя не мог прийти от изумления. Когда я в последний раз пересекал границу, советские таможенники живого места на мне не оставили. А здесь они совершенно не заинтересовались выходцем из ГУЛАГа, из коммунистического мира. Нисколько не заинтересовались!»