30 октября 1996 года, в годовщину того дня, когда московская толпа сбросила с пьедестала памятник Дзержинскому, руководителю советских органов безопасности и разведки, отмечалось еще одно событие, День политзаключенного. Жака пригласили в Норильск, в далекий заполярный край, где он провел десять самых мучительных лет своей лагерной жизни; приглашен он был не как бывший заключенный, а как автор «Справочника по ГУЛАГу». И снова его встречали в аэропорту с цветами, и снова арктический холод, с которым связано столько воспоминаний; вдобавок Жака снимало немецкое телевидение. Почетный гость удостоился теплого приема у мэра Норильска и у председателя общества бывших политзаключенных. Принимает его правозащитное общество «Мемориал», первым председателем которого был академик Сахаров; это общество ставит своей целью открыть всю правду о ГУЛАГе и облегчить участь бывших заключенных. «Нас отвезли в лучшую гостиницу города. Разумеется, как во всех гостиницах бывшего СССР, краны в ванных не работали, но всё же по сравнению с тем, что я помнил по прежним временам, имелся некоторый комфорт. Подумать только: я, бывший зэк, живу в этих апартаментах, располагаю увесистой пачкой рублей на карманные расходы! Это, пожалуй, было приятно. Меня даже не взбесило, что глава администрации края в последний момент отменил собственное приглашение. В самом деле, о чем нам было говорить?
Побывал я в местном музее, который назывался не Музей эксплуатации заключенных, а Историко-краеведческий музей города Норильска. В основном там фигурировало народное искусство, олени, всякая экзотическая фауна, древесина, полезные ископаемые. Время от времени попадались намеки на то, что все эти богатства добывались в тяжелых условиях…
– Понимаете, товарищи, это так печально, что лучше об этом не говорить…
Зато много упоминались национальные меньшинства, “нацмены” – этим словом обозначают туземные народы на языке империализма, а у русских оно относилось к народностям, которые они презирали. Но о судьбе миллионов моих товарищей в этом музее не было ни слова. Никто и не думал разоблачать бесчинства, творившиеся на этой земле и даже в этом самом городе, который мы, зэки, строили, поливая его своим по́том и кровью. Тем не менее среди прочих экспонатов в музее был выставлен “Справочник по ГУЛАГу”.
Мне непременно хотелось побывать на горе Шмидта, названной по имени геолога, ботаника, палеонтолога Б. Ф. Шмидта, – там хоронили зэков. Каждое захоронение помечали колышком с номером мертвеца. Но колышки давно исчезли в результате разных работ на местности. Я увидел только небольшой камень на месте, где предполагается возвести памятник погибшим.
Мне предложили высказаться – сделать доклад, встретиться с местными жителями, дать интервью журналистам. И я сказал то, что думал – и поныне думаю. Что я никогда не был жертвой. Что там, в этом краю, я, который воображал, что служу великому делу, посмотрел наконец в лицо реальности. Что вначале я сам был коммунистом, а значит, сам несу ответственность за ложный путь, по которому пошел. Я упомянул в числе прочего мой второй приговор, тот, когда меня послали из Норильска в Иркутск, но не мог припомнить, в сорок девятом это было или в пятидесятом. К моему великому изумлению, один сотрудник музея уверенно подсказал: в пятидесятом! Он писал диссертацию об этом периоде, уже вошедшем в историю, и в числе прочего о Жаке Росси. Ему разрешили изучать архив КГБ в Красноярске, и он знал мою жизнь этого периода точнее, чем я сам! Однако данные, использованные в его диссертации, не подлежали разглашению: гласность имеет свои пределы!
Позже один журналист написал статью о человеке, которого он называет “мсье Жак”. Тем временем немецкие телевизионщики продолжали снимать. Съемочная группа даже отправилась в тундру на места расстрелов и казней 1953–1955 годов, которые указал им один бывший заключенный. В дальнейшем они приезжали меня снимать в Монтрёй, когда у меня гостил мой японский названый брат. Но в окончательной редакции фильма многие куски оказались вырезаны».
Немецкое телевидение сопровождает Жака и в другие его поездки по местам, где прошла его молодость, – в Берлин эпохи Коминтерна и в польский город Познань, где он заглянул в свою первую камеру, ту самую, где сидел в те времен, когда его, молодого коммуниста, арестовали при диктатуре Пилсудского. А главное, телевизионщики пошли с ним в цитадель КГБ, приоткрывшего в тот момент свои архивы, которые потом опять были закрыты. В архивах Лубянки, под присмотром сотрудника КГБ, которому поручена была реабилитация жертв, Жак обнаружил свое дело. Позже он говорил, что не вычитал там ничего нового.